40 градусов

Гости тоже энергично выпили и подхватили клич тамады. Жених и невеста, слегка раскрасневшись, поднялись и заключили друг друга в объятья. Мишкины губы почти коснулись губ невесты, и мне на миг показалось, что все его пьяные сожаления на мальчишниках – это пустое, наигранное, придуманное…

Но в этот самый момент, сладкий момент преддверия брачного поцелуя, что-то оглушительно грохнуло совсем рядом со мной. Грохот перекрыл и подавил все шумы и крики.

Дядя Витя, в секунду опьяневший до беспамятства, сначала плашмя рухнул на стол, в салаты, а теперь, весь перемазанный, сползал под стол, увлекая за собой скатерть. Громкому падению дяди Вити аккомпанировали стекло, фарфор и железо, щедро сыпавшиеся наземь.

Мишка остолбенел, продолжая обнимать невесту. На меня, только на меня устремлен был отчаянный Мишкин взгляд. И в нем читалось все, что произойдет через час, месяц и годы. То, что я напьюсь на этой свадьбе, украду невесту, и озверевший, тоже хмельной Мишка будет со мной драться. То, что видеться мы с ним станем все реже и реже. То, что его жена не уживется с его мамой, и мама покинет их семью. То, что жена возненавидит нас, и Мишка постепенно спрячется от всех нас, его друзей, не желая утешений и сочувствия. То, что несчастлив и одинок окажется Мишка Павлов, а после и вовсе пропадет куда-то бесследно, и никто не сможет отыскать его следов.

И до сих пор мне не по себе от этого Мишкиного взгляда.

Мороз и солнце

Местом встречи мы выбрали многолюдную трамвайную остановку в центре города. Я всегда приходил первым. Покупал в ближайшем киоске низенькую бутылочку болгарского бренди и высматривал полудетскую меховую шапку в толпе выходящих из трамвая.

Бренди назывался «Слнчев бряг».

Ничего в нем особенного не было, да и стоил он недорого.

Ожидание трамвая, ожидание той девочки, мгновенно рассеивающийся в морозном воздухе пар выдоха: «Привет!».

Мы долго ехали в трамвае на окраину города, на квартиру, где раньше жил ее дед. Там было место наших тайных встреч.

Неторопливый стук мерзлых колес, ее профиль на фоне солнечного узорного окна.

Мне пришлось участвовать в похоронах ее деда. Крупное одутловатое лицо, посиневшая лысина, обиженно поджатые губы. Незадолго до смерти дед влюбился в коварную медсестру, рассказывала мне девочка, и едва не отписал аферистке свое жилье, что стало бы еще и мстительным жестом в сторону родственников.

Иногда по ночам казалось, что он бродит по квартире. Мы теснее прижимались друг к другу и гадали, что нужно призраку и угодна ли ему наша любовь.

А до того, как улечься, мы пили «Слнчев бряг», пели под гитару, читали стихи.

Как-то она решила пожарить для нас курицу. Мы хозяйничали на кухне и только час, наверное, спустя прошли в комнату. И обнаружили, что квартира ограблена. Воры проникли через балкон, вынесли какие-то вещи. Девочка вызвала милицию. Пока милиция делала свое дело, курица дожарилась и испускала невыносимо вкусный аромат. Он чувствовался даже на улице, где в предвкушении близкого счастья трусливо мерз я, пережидая гостей в погонах.

Ей было девятнадцать, мне – немногим больше. Мы были совсем детьми.

В постели, раздетая и стройная, она вытягивалась поверх одеяла и, легонько вздохнув, закрывала глаза. Ей казалось, все должно происходить именно так. Наша одежда разбросана была по всему полу.

С этой девочкой я потом прожил 11 лет, она родила мне двоих сыновей. Мы все позабыли, все растеряли. Стали далекими.

Где-то в неведомых мирах остались те двое, которые знают, как возносит тела легкое похмелье, как невыносимо ярок утренний свет, как кружится на морозе голова, утомленная ночным счастьем. Этим двоим не переселиться в другие миры.

И «Слнчев бряг» – его нет в магазинах, куда-то запропал. Теперь я его не куплю. И она не станет покупать.

Полеты и падения

Стояло могучее солнечное лето.

Оно разнеживало, раздевало, распластывало сонным котенком на солнцепеке.

– Приезжай на выходные! – тараторила Ленка в раскаленную трубку телефона. – Чего в городе жариться! У нас тут потрясающая лесная клубника. Отдохнешь душой, насобираешь ягод, искупаешься в речке, вечером костер разведем…

Ленка работала в школе. Кажется, завучем. Она меня тихо, заботливо любила. По-матерински. Или даже по-бабушкински.

Лето Ленка проводила вместе с лучшей частью своего педколлектива на заработках – в загородном лагере. И накануне каждых выходных звала меня к себе.

Я поглядел в окно. В бесцветном, выгоревшем небе плавало оглушительное солнце. Оконные стекла звенели от жары. Я сдался и пошел готовиться к поездке.

Купил запасные струны для гитары. Приобрел купальные плавки – а то все повода не было. Взял две бутылки водки. Хорошо подумал и взял еще две. Добавил на всякий случай бутылку вина. До сих пор я как-то не задумывался о том, что пьют педагоги.

– Ну какой молодец! – Ленка радостно хлопала руками по джинсовым бедрам. Низенькая, загорелая, бодрая, она была похожа на комсомолку Наталью Варлей в фильме «Кавказская пленница».

Ленка повела меня обедать. В лагере шел тихий час. Воспитатели и вожатые блаженствовали на скамеечках перед корпусами. По дороге в столовую я то и дело ловил их строгие и даже как будто осуждающие взгляды.

– А это ничего, что я приехал? – уточнил я на всякий случай.

– Что ты! – бесхитростно ответила Ленка. – Все тебя так ждут, так ждут! У нас тут по вечерам тоска зеленая. Уложим детей – весь коллектив придет тебя слушать.

Оказывается, Ленка с присущей ей энергией широко разрекламировала меня как несравненного барда. Я поневоле приосанился. И где-то глубоко внутри у меня поселился страх перед неожиданным вечерним выступлением. Я еще со школы побаивался учителей. Мне всегда казалось непонятным и таинственным, о чем они думают и чем живут.