402 метра (рейсеры)

— Твою мать! — подбежал Пчелкин. — Твою мать! Твою мать! Ты видел это…тьфу, конечно, видел… твою мать… Сашка, ты сделал его! Ты его сделал!

— Это было что-то, — произнес я, присаживаясь на порог свого тигра.

Ноги вконец отказались слушаться меня. Если еще полминуты назад все чувства вытеснял кипящий в крови коктейль адреналина и азарта, то теперь пришло то, чему не было места — страх. Только теперь я понял, как мне повезло, и стало по-настоящему страшно. Да, скорость, безумная скорость, бешеная скорость, скорость не только автомобиля, но и скорость мысли, скорость тела, осталась позади. Те огромные пустоты, оставленные ею, занял страх.

Казах покинул свой болид и подошел к нам. По его подбородку стекала кровь, тотчас перемешиваясь с каплями проливного дождя.

— Об руль, — ответил он на немой вопрос, демонстрируя дырку между передними зубами. — Приземлился неудачно.

— Дуракам везет, — буркнула Алла, имея в виду меня.

— Теперь-то все честно? — осведомился Саша, взяв на себя роль моего адвоката.

— Честно, — кивнул соперник, доставая бумажник. — Теперь — все честно.

Он отсчитал восемь сотенных купюр и протянул их тезке. Конечно, эти деньги не стоили трех минут хождения по краю. Да и не в деньгах было дело. Я в очередной раз дал поймать себя на слабо, кинувшись доказывать, что мой мамонт — самый волосатый мамонт в мире. Глупо. Тупо.

Казах прыгнул в свою инвалидку, и, пробуксовав всеми четырьмя колесами, укатил. Скатертью дорожка.

— Ну, Сашок, — обнял меня за плечи Пчелкин. — Отпразднуем?

— Что-то неохота, — ответил я, рассматривая потухший бычок. — Совсем неохота. Саш, сделай доброе дело.

— Всегда! — улыбнулся тезка. — Какое?

— Отвези меня домой. Только не лихач.

Сам я чувствовал, что даже не тронусь с места. Скорость вообще и автомобили в частности вызывали стойкое отвращение. Но это не надолго. Максимум — до утра.

Глава пятая.

Грязь и пыль на Mitsubishi Pagero Sport достигла рекордных размеров. Не верьте тем, кто утверждает, что грязь более двух сантиметров отваливается сама — враки все это, и внедорожник, стоящий в боксе мойки — наглядное тому подтверждение. Давненько я на нем не ездил, давненько. Успел позабыть, какой он огромный. Не люблю джипы. Громоздкие, медленные, неустойчивые на поворотах — кому они нужны? Сдается, отчим, решив презентовать троллейбус мне, рассуждал точно так же.

Сотрудник автомойки лениво тер тряпкой капот колхозника. Он отлично понимал, что стоит автомобилю выйти за пределы бокса, от его стараний не останется и следа. "Червонец" уже несколько часов находился у Ашота, через пару дней языки пламени навеки скроются под серебристым металликом. Жаль, конечно, но светиться подобно маяку порядком надоело.

— Насухо протирать будем? — с надеждой спросил парень в промокшем до нитки комбинезоне.

— Протирай, протирай, — прогремел рядом знакомый голос. — За что деньги плачены?

— Димка! — резко развернулся я.

— Вот и свиделись, — изобразил на лице улыбку капитан уголовного розыска.

Невысокого роста, с лысиной, окаймленной редкими волосами, с заметным брюшком, свисающим над ремнем, с круглым, открытым лицом, Дима Собакин был скорее похож на директора детского сада в исполнении Евгения Леонова, чем сотрудника правоохранительных органов. Но выступающая под курткой кобура с табельным Макаром выдавала капитана с головой.

— Ты, никак, детишками обзавелся? — Собакин кивнул на медвежонка в моей руке.

— Упаси Бог, — махнул я. — Это талисман.

— Пущай, — усмехнулся Дима. — Видеть меня хотел?

— Не хотел бы — не звал, — ответил я. — Тема есть. По твоей части.

— Говори.

— Знаешь, как говориться? — зевнул я. — Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. У вас труп в ночь с субботы на воскресенье был?

— Представь себе — не один. Тебя какой-то конкретный интересует, или оптом заберешь? — пошутил капитан.

— Огнестрел? У "Галактики"?

— Был и такой, — насторожился собеседник. — Висяк. А что?

— Скоро узнаешь, — я махнул на блестящий, свежевымытый паровоз. — Поехали?

Всю дорогу капитан донимал меня вопросами. Мент — он и в Африке мент, от этого никуда не деться. Мне пришлось работать на два фронта — игнорировать Собакина, отделываясь многозначительным "Скоро узнаешь", и сражаться с управлением Pagero, который, после моей крошки, больше напоминал плоскодонку, попавшую в шторм, чем крейсер, на статус которого джип претендовал своими размерами. Когда мы, наконец, добрались до моего дома, я покрылся испариной раз на пять.

— Теперь-то скажешь? — стоял на своем Дима.

— Имей терпение, а? — буркнул я.

Асфальт оказался сантиметров на пятнадцать ниже привычного. Спрыгнув с подножки, я потянулся, разминая затекшую от жесткого неудобного кресла спину. Капитан, который всю жизнь ездил на допотопном Grenada, одарил меня непонимающим взглядом.

Хлопнув дверью джипа, я зашел в подъезд. Следом, бормоча под нос что-то невразумительное, последовал милиционер. Неспешно переставляя ноги, я зашагал верх по лестнице.

— Стой, — окликнул Дима странным, незнакомым мне тоном.

— Чего? — обернулся я.

— Чуешь? — повел носом капитан. — Кровью пахнет.

— А паранойей не пахнет? — поинтересовался я.

Собакин чиркнул зажигалкой. Неровный свет пламени выхватил из темноты человеческую фигуру, лежащую на грязном полу в нише под лестницей. По засаленной куртке цвета хаки с наполовину оторванным воротником я узнал в ней Степаныча.

— Эй, — я потряс ветерана за плечо. — Ты в порядке?

Ответом был слабый стон. Ухватившись поудобнее, я перевернул отставного прапорщика на спину. Рука попала во что-то теплое и липкое.

— Сашка? — прошептал военный. — Сашка, ты?

— Твою мать! — воскликнул я, заметив рану на животе ветерана, из которой неровной струйкой, пульсируя, текла темная кровь. — Степаныч, кто это тебя так?

— Ничего, Сашка, еще повоюем, — прапорщик сел, уперевшись спиной в стену. — Жаль, не уберег…

— Кого? — проорал я, осененный страшной догадкой. — Кого не уберег?

— Деваху твою… — голос отставника становился все слабее.

— Таню!?

Едва не сшибив с ног опера, пытавшегося дозвониться до "скорой", перепрыгивая через несколько ступенек, я устремился к квартире. Входная дверь была приоткрыта. Распахнув ее резким ударом ноги, выставив вперед Шпалерадзе, я проник внутрь. Никогда бы не подумал, что придется вот так, с медведем на перевес, входить к себе домой. Мой дом — моя крепость? В каком месте?