45 историй
Шрифт:
Зинаиду Ивановну раздражала тихая, безответная девочка. — Рабинович, куда ты идешь?
— Никуда.
— Беги сейчас же на спортплощадку! Разве ты не знаешь, что начались занятия по художественной гимнастике? Сама записалась!
— Не хочу.
— А что ты хочешь?
— К маме.
Когда она все-таки прибрела к спортплощадке, там расставленные в шахматном порядке пионерки крутили вокруг себя обручи.
— Опоздала! — с досадой констатировал Ашот Ашотович. — Становись сюда. Запомни, это будет твое место на спар- такъяде. Теперь на счет раз–два–три учимся делать шпагат! Смотрите, как это делается!
Он пригнулся, уперся
— Видал–миндал! А теперь каждая из вас сделает, как я. Раз- два–три!
Вместе со всеми Мая попыталась растянуться в шпагат, почувствовала раздирающую боль и упала.
— Будешь тренироваться каждый день. Иначе не успеешь к спартакъяде, — Ашот Ашотович поднял ее, обратился к остальным: — Пошел судить волейбольный матч. А вы упражняйтесь с ней, пока не научится.
— Делай шпагат, Рабинович! — загалдели девочки.
Мая посмотрела на них, повернулась и побрела.
Гимнастки сорвались с мест, кинулись за ней с намерением поколотить.
— У нас один за всех, все за одного! Вот устроим тебе «темную», Рабинович, будешь знать!
И тут девочка обернулась. Зубы ее оскалились, как у зверька, губы дрожали.
С этих пор она целыми днями сидела в мамином желтом платьице с голубыми васильками на ступеньках крыльца у входа в спальный барак. Обняв коленки и склонив голову с темно- русой косой, тупо смотрела на снующих по земле муравьев.
С одобрения Зинаиды Ивановны девочки объявили ей заговор молчания.
Она не понимала того, что происходит. Ее понимание справедливости, доброты было разрушено. Детским умом смутно чувствовала— причиной беды почему-то является ее фамилия. Ни в школе, ни дома во дворе Мае еще не доводилось ощущать свою отверженность.
Порой спрашивала у какого-нибудь пробегающего мимо пионера из другого отряда:
— Какое число?
Ждала родительского дня, воскресенья. Очень боялась, что ночью ей устроят непонятную «темную». Старалась ложиться позже всех.
Зинаида Ивановна перестала к ней приставать. Зато однажды перед крыльцом появилась директорша лагеря в белом халате.
— Бука! — сказала она. — Почему ты не в пионерской форме? Красивая девочка, сидишь, как сыч, не развлекаешься. Завтра все отряды до обеда уходят в поход…
Мая опустила голову еще ниже.
На следующее утро после завтрака, убедившись, что лагерь опустел, девочка решила пойти к тому месту в щелястом заборе, откуда было видно лесное озеро, но что-то толкнуло ее изменить направление. Она двинулась к закрывшимся за ушедшими отрядами воротам из железной сетки.
Издали увидела— по пыльной дорожке с хозяйственной сумкой в руке спешит кто-то родной, единственный в мире! — Мама!
— Доченька, вырвалась на несколько часов, сегодня нет операций! Позови кого-нибудь из старших отпереть ворота!
— Не надо, не надо! Заругают. Сегодня ведь не родительский день. Мамочка, иди вдоль забора, там возле озера дырка!
Мая бежала со своей стороны забора, чувствовала, как у нее все сильнее колотится сердце.
Сдвинула трухлявую доску, бочком протиснулась в щель. — Девочка, что с тобой? Ты так осунулась… — мать, запыхавшись, гладила ее, ощупывала, прижимала к себе.
Потом вынула из сумки клеенку, расстелила ее на траве, посадила дочь, села рядом, начала было угощать привезенными абрикосами, уже нарезанной на ломти дынькой.
— Хочу к тебе, — сказала девочка.
Мать взяла ее на руки.
—
Мамочка, разве сегодня воскресенье?— Нет. Сегодня пятница. У меня нет операций. Вот я и вырвалась на полдня. Зато в воскресенье полно операций. Так получилось.
— Значит, не приедешь?
— Не смогу.
— Тогда, пожалуйста, пожалуйста, сейчас же забери домой! — Маечка, родная, тоже не могу. Папа, дай бог, вернется через месяц. С кем ты останешься, с кем будешь гулять? Тут все-таки чистый воздух, вон какое красивое озеро. Ешь, угощайся! Как тебе все-таки тут живется?
Но девочка замкнулась. В ней что-то словно погасло….Когда они простились и мать скрылась за поворотом забора, ушла, уехала, Мая протиснулась обратно в щель, направилась со своими кульками фруктов к живому уголку.
Ежика в коробке не оказалось. Лягушата не обратили никакого внимания ни на абрикос, кинутый им в банку, ни на кусочек дыни. Один из лягушат валялся дохлый, покрытый плесенью.
Большая коричневая птица, сгорбясь, следила за Маей из тесной клетки.
Девочка поискала дверку, чтобы просунуть внутрь угощение. Дверки почему-то не было. Тогда она обратила внимание на то, что клетка с четырех сторон прикручена к деревянному дну тонкими железными проволочками.
Исколов пальцы, она торопливо открутила все проволочки, сорвала верх.
Коричневая с белой опушкой птица распрямилась. Черные бусинки глаз глянули на Маю. Затекшие в неволе крылья с шорохом раздались в стороны.
Это был ястреб. Он взлетал все выше и выше в голубизну неба, пока не попал в воздушный поток. Недвижно висел в нем, распластав крылья, вольно парил над спортплощадкой, линейкой с флагштоком, над лесом.
Откуда уже слышалась песня возвращающихся из похода пионеротрядов.
Кое-что о мистике
Я бы не стал упоминать при нем об этом случае, если бы не мама. Поняв, что веселый элегантный молодой человек, пришедший ко мне в гости, — священник, она словно бы спохватилась.
— Расскажи! Расскажи про нашу историю в январе! Что думают об этом те, кто верит в Бога?
Я с укоризной посмотрел на мать.
— Так что же такое у вас случилось в январе? — с улыбкой спросил отец Леонид, попивая чай.
…Чем он мне понравился сразу, с первой минуты, когда нас познакомили после отпевания и похорон известного диссидента, так это почти полным отсутствием внешних аксессуаров попа— торчащей во все стороны волосатости, цепочек, крестов, слащавой, якобы святоотеческой лексики. И прочих пританцовок. Лишь крохотный крестик взблескивал в петличке его пиджака. Мы подружились сразу.
Я-то уже не раз бывал у него. Не в церкви, дома. Прихода ему не давали. Был знаком с его милой, отнюдь не похожей на классическую попадью женой Наташей — музыкантшей.
А вот отец Леонид нашел время посетить меня в первый и, похоже, в последний раз. У меня были на него свои виды. О многом нужно было успеть поговорить.
Досадуя на мать, я вынужден был тратить время на рассказ о том, что случилось несколько месяцев назад, зимой.
Он слушал с несколько иронической улыбкой.
Я рассказывал о том, как во тьме ледяного январского утра я отправился проводить маму к метро «Кировская». Она себя неважно чувствовала. У нее была эмфизема легких. Давно ей пора было бросать работу, уходить на пенсию. Но она все тянула лямку врача в детской поликлинике. А я, как ни старался, почти ничего не мог заработать.