47 ронинов
Шрифт:
– Возможно, я ошибался. Ребенок и в самом деле выглядит замерзшим. – Он протянул свой напиток мальчику. – Возьми, погрейся.
Пораженный музыкант недоверчиво уставился на хозяина. Затем отложил в сторону инструмент и обхватил источающую приятное тепло чашку окоченевшими пальцами.
Мика застыла от ужаса, чувствуя, что глаза Киры прикованы к ней. Мальчик поднес чай ко рту…
– Нет! – Перегнувшись через столик, девушка выбила чашку из его рук.
Изысканное керамическое произведение искусства ударилось об пол и разлетелось на осколки, залив татами отравленным чаем. Мика посмотрела на Киру с неприкрытой ненавистью и гневом.
Он ответил ей укоризненным,
Не подозревая о присутствии Мидзуки, негодяй выкрутил запястье Мики, вновь привлекая к себе ее внимание. Голос его был спокоен, как всегда, хотя пальцы дрожали от ярости.
– Сколько мужчин отправилось в мир иной, чтобы ваши ручки оставались такими холеными? А сколько еще отправится?
Он крепче сжал запястье, затем с силой, преодолевая сопротивление девушки, переплел ее пальцы со своими. Глаза его горели неудовлетворенным желанием.
– Мои предки когда-то были крестьянами, а не знатью, как ваши. Пахали здесь землю. Во всей Японии было не сыскать семейства беднее. Но они обладали умом. И терпением. И мало-помалу обнаружили, что эти качества способны растопить даже самую большую глыбу льда. – Его холодные руки все стискивали и стискивали ее беспомощные ладони, перекрывая циркуляцию крови, пока Мике не стало казаться, что мороз пробирается ей под кожу и тело стынет, покрываясь коркой льда. – Мы умеем ждать. Сначала вы станете моей женой. А после я заставлю вас себя полюбить!
Девушке хотелось закричать в ответ, что ее никогда не привлекала бесцельная, пустая жизнь за счет других. И что сумасшедшие деньги, уплаченные Кирой за этот чайный сервиз, чтобы произвести впечатление на избалованную дочку даймё, были выброшены на ветер. Неужели он и правда верит, будто обладает мужеством и терпением своих предков? Или хоть крупицей стойкости живущих здесь людей, изнемогающих от его беспощадного правления и от суровых природных условий? Если да, значит, он безумец. А теперь Кира и вовсе собирается бросить свой народ на произвол судьбы – после того, как выжал из него все соки. Да он же нелюдь, демон – под стать своей любимой кицунэ…
Микин отец был благородным, отзывчивым человеком, а его предки много поколений кряду платили собственной кровью за то, чтобы господин Асано и вверенные его заботам люди наконец-то зажили в мире. И пусть увековеченные в камне законы и традиции твердят о том, что равенства не существует, – понимание ее отцом собственного долга правителя гарантировало каждому в Ако достойную человеческую жизнь.
Но Кира со своей ведьмой его убили. И теперь все по-другому.
Никогда она не полюбит Киру – даже если он вздумает добиваться этого целую вечность. Единственное, что может она к нему испытывать, – это ненависть и презрение. Мике безумно хотелось плеснуть своему «жениху» в лицо, словно обжигающий чай, правду: она любит Кая! И что бы ни случилось, будет любить его всегда. Вечно…
«Взять это животное! И продайте его голландцам!» Она слышала последнее распоряжение Киры так же отчетливо, как помнила брошенную ей угрозу: «Опозорите меня – и я прикажу сжечь его живьем».
Кай… Она с мучительным трудом проглотила злые, рвущиеся наружу слова – как яд. И опустила глаза, перестав сопротивляться. Рука ее безжизненно обвисла в железном
захвате Киры. Мика посмотрела в сторону… и заметила женщину-лису. Та до сих пор стояла в дверном проеме, уставившись на нее с молчаливой убийственной завистью.Наконец остров Дэдзима остался позади. Стояла глубокая ночь. Голландцы не рискнули кинуться за ними следом, но в ушах у Кая до сих пор звенели их крики, угрозы и проклятия.
Караульные, охраняющие мост с японской стороны, попытались было заступить Оиси дорогу, но тот бросил им несколько слов – каких именно, Кай не разобрал, – и стражи порядка тут же пропустили беглецов. Да вдобавок развернули копья и аркебузы в сторону острова – на тот случай, если среди чужеземцев отыщутся сумасшедшие охотники высунуть с Дэдзимы нос.
В укромном месте их ждали лошади. Уверенный в том, что доставшийся ему конь наверняка помчится за конем самурая, Кай ослабил поводья. Его вел лишь инстинкт самосохранения. А его разум и сама сущность, казалось, исчезли, потерялись там, в сумасшедшем кошмаре, состоящем сплошь из клеток и лабиринтов… кошмаре, в котором он пробыл… сколько? Кай не знал. Поначалу даже ощущение ветра на собственном лице и зрелище ночного звездного неба полукровка принял за галлюцинацию. Что это? Свобода?.. Или он сейчас проснется и обнаружит, что снова избит до полусмерти… или еще хуже – чей-то меч перерезает ему горло… или рогатый они вырывает у него печень…
Что за мужчина там впереди, на лошади? Какая-то часть похороненной заживо памяти угадала голос Оиси, когда незнакомец выкрикнул имя Мики. Но если это и вправду каро, значит, он, как и сам Кай, переменился до неузнаваемости.
Оиси до сих пор не произнес ни слова. Двое мужчин молча скакали в ночи, и в голове у Кая было совершенно пусто – ни единого вопроса, ни намека на связную мысль. Ночное небо, напоминающее расплавленное стекло, бежало вслед за всадниками, и мерцающие узоры на нем изменялись, перемешивались в унисон с изгибами и поворотами прибрежной дороги.
Кай долго и безрезультатно вглядывался в небесную высь, пытаясь хоть что-нибудь понять. Со временем беспорядочная мешанина светил перестала напоминать ему отражение фонарей на морской глади. И хаотичный рисунок постепенно стал складываться в созвездия, чьи очертания и истории рождения он, оказывается, еще помнил из другой жизни… Той жизни, в которой он знал, что звезды эти являются ориентирами – и хранителями – для ночных странников.
И тут вдруг Кай увидел луну – она взошла над холмами и осветила лежащую впереди дорогу. Будто яркий фонарь божественной девы, когда-то давно сошедшей к нему – потерянному, одинокому, – с небес, чтобы указать направление и уберечь от беды…
Микахимэ… Мика-химэ… Мика… Он вспомнил! И воспоминание это ослепительной вспышкой озарило разум. С нежностью, о существовании которой он позабыл напрочь, Кай мысленно ласкал волшебный образ. Ее имя, ее лицо стали средоточием его изломанной сущности, пробуждая дух, возвращая рассудок… воскрешая в нем человека, отвоевывая его у тьмы – в точности как льющийся на дорогу впереди лунный свет. Разрозненные картины прошлой жизни… наречие, на котором он говорил когда-то – пока голландцы не пригрозили отрезать ему язык… Сплетаясь воедино, они превращались в связные мысли – словно хаотичная звездная россыпь, наконец-то приобретающая очертания созвездий. Медленно, по крупицам воспоминания Кая о Микиной сердечности и доброте легчайшей шелковой нитью сшивали обрывки прошлого с настоящим.