47 ронинов

Тикара набросил на плечи отца старенькое одеяло, а Рику подала небольшую миску риса и чашку горячего чая, безвкусного, словно обычный кипяток. Оиси торопливо, точно набросившийся на сакэ пьянчуга, отхлебнул напиток в надежде поскорее согреться. Жадно схватил предложенную еду, будто сто лет не питался как следует – а ведь так оно и было, – и принялся набивать рот пустым рисом, проталкивая его горячим чаем в пересохшее горло. Жена и сын молча наблюдали за этим зрелищем, и застывшая на их лицах боль явственно говорила о том, что они не узнают в этом жалком голодном оборванце некогда гордого главу семьи.

Не обращая на них никакого внимания, Оиси покончил с рисом. Потом грязными руками собрал со дна все до последнего зернышка, облизал пальцы и со вздохом отставил миску. Бросил равнодушный взгляд в сторону дверного проема – оставленного приоткрытым, несмотря на холод и сырость. Поднялся. На негнущихся ногах прошествовал ко входу в дом. Постоял на пороге, изучая улицу. И только когда убедился, что поблизости нет ни одного шпиона, закрыл дверь.

Поступью, уже чуть больше напоминающей его прежнюю решительную походку, он пересек комнату и опустился на колени перед небольшим алтарем, устроенным Рику. Здесь еще теплились зажженные женой благовония, под аромат которых она накануне просила небеса о его благополучном возвращении. Оиси глубоко поклонился незримому милосердному Будде, всем богам, ответившим на его мольбы, уберегшим семью и сохранившим в темноте дзигоку, преисподней, его угасающую веру.

Теперь он возносил новые молитвы. Услышьте меня, боги, и помогите сдержать клятву, данную там, в адском подземелье. Помогите наказать зло, ведь того требует мой долг самурая; помогите отомстить господину Кире. И тогда дух моего хозяина освободится, честь семьи Асано будет восстановлена, а госпожа Мика займет свое законное место – наследницы и регента земель Ако. Дайте справедливости!

Вновь и вновь повторяя данное в заточении обещание, Оиси чувствовал, как оживает его разум, как в памяти медленно всплывают подробности плана, день за днем вынашиваемого им в непроглядной темноте и безмолвии.

Людские законы – законы сёгуна – нарекли черное белым и назвали его, Оиси, намерения изменой. «Боги, – молился он, – позвольте мне послужить высшей справедливости. И все равно, что станется после».

Наконец Оиси поднялся и повернулся к жене и сыну. При виде его лица у обоих словно камень с души свалился. Из глаз Тикары исчезли вопрос и недоумение – перед ними вновь стоял смелый и решительный человек, которого они когда-то знали и в которого верили.

– Где мои люди? – спросил Оиси.

Тикара вскочил на ноги и поклонился, признавая в этом самурае не только главу своей семьи, но и военного командира. Значит, дух бывшего каро не сломлен – воля его оказалась сильнее воли врага. Вот оно что – отец лишь притворялся, играл…

Оиси в ответ наградил сына широчайшей улыбкой. На самом деле он-то знал, что Тикара в своих опасениях был куда ближе к истине, чем ему думалось. Даже сейчас недавний узник не мог с уверенностью сказать, сколько в его сегодняшнем поведении было продиктовано желанием ввести в заблуждение врагов, а сколько исходило из самых потаенных глубин души…

Но когда его столь бесцеремонно вышвырнули из замка; когда он увидел, во что превратилась жизнь Рику и Тикары; когда понял, что шпионы Киры по-прежнему не спускают с него глаз, опасаясь, что дух каро так и не сокрушен… Вот тогда что-то в нем произошло. И тлеющие в душе угольки вместо того, чтобы угаснуть окончательно, вдруг разгорелись с новой силой и возродили истинную сущность в том создании, уже почти не человеке – тени, – в которое он едва не превратился.

Даже когда лицо сына от облегчения расплылось в счастливой улыбке, Рику продолжала смотреть серьезно. Как же давно она знает своего мужа! Дольше, чем Тикара живет на белом свете. И потому заданный им вопрос лишь утвердил женщину в ее подозрениях относительно настоящих намерений Оиси. В глазах ее засветилась обреченная покорность.

– Все они покинули Ако, – произнесла она. – Я слышала, что Хара стал монахом, Хадзама – земледельцем.

– А госпожа Асано?

Рику опустила голову.

– Она по-прежнему «гостья» господина Киры, пленница в его владениях. Время, отведенное ей для траура, почти вышло. Господин Кира уже занялся подготовкой свадьбы, которая планируется на Сюнсэцу Корэнсай, праздник почитания предков.

День весеннего равноденствия? Времени совсем мало… Успеет ли он разыскать вассалов господина Асано? Остались ли среди них те, кто готов пожертвовать всем ради спасения души их хозяина… кто хочет осуществить законную месть?

Оиси повернулся к Тикаре:

– А что с полукровкой?

Голос его невольно выдал оскорбленную гордость – воспоминание о том, как привязан был сын к Каю, вновь больно укололо самолюбие, словно острием меча. Но и искреннего интереса в этом вопросе тоже было немало.

Тикара явно удивился. Улыбка слетела с его губ.

– Люди Киры увезли его на Голландский остров, Дэдзиму.

Боги… Значит, полукровку и вправду туда отправили… А он, Оиси, еще смел сетовать на жестокость собственной судьбы!

Самурай опустил голову, лицо его исказилось. Жив ли еще Кай? Столько времени в таком месте… А если все-таки жив, можно ли вызволить его с запретной земли, принадлежащей чужеземцам?

Что ж, иного выбора, кроме как попытаться, нет. Ведь – хоть ему и претит это признавать – без помощи полукровки никакой мести не получится, всех их ждет лишь собачья смерть…

– Нужны лошади. Три лошади, – обратился Оиси к сыну.

Тикара отвесил поклон и кинулся к двери. Лицо его светилось от нетерпения и решительности. Юноша помедлил, одарил родителей счастливой улыбкой – и тут же плечи его поникли. Нацепив маску безнадежной обреченности, он выскользнул на улицу.

Рику проследила глазами за исчезнувшим сыном и повернулась к Оиси. Не желая выдавать своего горя, она старалась не смотреть на мужа. Как много мирных, счастливых лет провели они вместе! Какую внезапную трагедию пережили! И вот теперь, когда она поверила, что возносимые ею молитвы были услышаны, что супруг благополучно вернулся домой… теперь она вновь его теряет. Причем на этот раз вместе с сыном. Словно ее самые близкие мужчины были водой, утекающей сквозь пальцы.

Оиси, легко коснувшись подбородка жены, бережно приподнял ее лицо. Глаза их встретились. Возможно, ей и удалось бы скрыть свою печаль от кого-нибудь другого. Но только не от него. Не от любящего мужа, за столько лет прекрасно ее изучившего. И он тоже не пытался прятать свою грусть.

– Тебе придется заставить весь мир поверить в то, что ты со мной развелась. – Голос его был нежен. – Это единственный способ защитить тебя, ведь я собираюсь нарушить приказ сёгуна…

Он запнулся, поймав ее пораженный взгляд, взгляд раненого зверя. С трудом взяв себя в руки, Оиси прошептал:

– И никто, кроме нас двоих, не должен знать: ты – отрада всей моей жизни… И останешься ею навечно…

Рику притянула его к себе, крепко прижалась, вцепившись в мужа с такой силой, словно хотела напитаться от него теплом на бесконечные, долгие зимы, что суждены ей отныне в жизни без него. Она уткнулась лбом в плечо Оиси, пытаясь скрыть слезы, но они все равно просачивались сквозь его ветхое кимоно, покрывая кожу бесчисленными горячими поцелуями. Высвободив длинные темные волосы Рику из-под платка, он все гладил их и гладил… перебирая, ощущая их мягкость грубоватыми пальцами, так истосковавшимися по прикосновениям к любимой…