5-я волна

«Дыши, Кэсси, дыши. У него хорошее лицо, не похоже, что он желает тебе зла. Иначе вряд ли он притащил бы тебя сюда и поставил капельницу. Простыни такие мягкие и чистые. Он переодел тебя в эту хлопковую ночнушку. Что, по-твоему, он намерен с тобой сделать? Твоя одежда была грязной и вонючей, как и твое тело, а вот теперь кожа пахнет свежестью и немного лилией. Он тебя помыл, представляешь?»

Я стараюсь дышать ровно, но получается не очень.

– Я знаю, что ты не спишь, – говорит парень с хорошим лицом.

Я ничего не отвечаю, и тогда он добавляет:

– И еще, Кэсси, я знаю, что ты за мной наблюдаешь.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – каркающим голосом спрашиваю я.

Горло у меня как из наждачной бумаги. Открываю глаза и теперь вижу его лучше. Насчет лица я не ошиблась, у него правильные черты, как у Кларка Кента. Парню, наверное, лет восемнадцать-девятнадцать. Плечи широкие, красивые руки и еще эти ухоженные ногти.

«Что ж, – говорю я себе, – все могло быть хуже. Тебя мог подобрать какой-нибудь пятидесятилетний извращенец, который любит развлекаться с покрышками от грузовика и держит на чердаке голову своей маменьки».

– Водительские права, – отвечает он.

Он не встает, сидит в кресле, опершись локтями на колени, и еще он опустил голову, я трактую это не как угрозу, а как признак смущения. Смотрю на кисти его рук и представляю, как он моет ими каждый дюйм моего тела.

– Я Эван, – говорит он. – Уокер.

– Привет, – говорю я.

Он усмехается, как будто в сказанном мной есть что-то смешное.

– Привет.

– И где же я, Эван Уокер?

– В спальне моей сестры.

У него каштановые волосы и глубоко посаженные глаза шоколадного цвета, немного грустные и вопрошающие, как у щенка.

– Она?

Он кивает. Потом медленно потирает ладони.

– Вся семья. А у тебя?

– Все, кроме младшего брата. Это вот его мишка, не мой.

Эван улыбается. Улыбка у него хорошая, как и лицо.

– Очень симпатичный мишка.

– Раньше выглядел получше.

– И все остальное тоже.

Надеюсь, он говорит обо всем вообще, а не только о моем теле.

– Как ты меня нашел? – спрашиваю я.

Эван отводит взгляд, потом снова смотрит на меня. Шоколадные глаза потерявшегося щенка.

– Птицы.

– Что за птицы?

– Грифы. Когда вижу, как они над чем-то кружат, всегда проверяю. Мало ли…

– Понятно, все нормально. – Мне не хочется слышать подробности. – Значит, ты притащил меня сюда, поставил капельницу… Кстати, откуда у тебя капельница? А потом снял с меня всю… помыл…

– Честно сказать, я сначала не верил, что ты жива, и что выживешь, тоже не верилось.

Он трет ладони. Мерзнет? Или нервничает? Сама я и мерзну и нервничаю.

– Капельница у меня давно. Пригодилась еще в чуму. – Наверное, не надо этого говорить, но каждый день, возвращаясь домой, я думал, что живой тебя не застану. Совсем уж ты была плоха.

Эван тянет руку к карману, и я непроизвольно вздрагиваю. Он это замечает и улыбается, чтобы я успокоилась, а потом достает похожий на смятый наперсток комочек металла.

– Если бы это попало не в ногу, ты бы уже была мертва, – говорит Эван, вращая пулю между указательным и большим пальцем. – Откуда прилетела?

Я закатываю глаза, просто не могу сдержаться: вот так вопрос!

– Из винтовки.

Эван качает головой, считает, что я его не поняла. Мой сарказм, кажется, на него не действует. Если это так, у меня проблемы, потому что сарказм – мой обычный способ коммуникации.

– Из чьей винтовки?

– Не знаю. Иных. Их отряд под видом наших солдат уничтожил всех в лагере, и моего отца тоже. Только мне удалось спастись. Ну, если не считать Сэмми и других детей.

Эван смотрит на меня, как будто я брежу.

– А что случилось с детьми?

– Их увезли. В школьных автобусах.

– В школьных автобусах?

Эван трясет головой. Инопланетяне в школьных автобусах? Похоже, он сейчас улыбнется. Эван трет тыльной стороной кисти губы, я, наверное, слишком долго на них смотрю.

– Куда их увезли?

– Не знаю. Нам сказали, что на базу Райт-Паттер-сон, но…

– Райт-Паттерсон. База ВВС? Я слышал, там сейчас никого нет.

– Ну, едва ли можно верить тому, что они говорят. Они же враги. – Я замолкаю, у меня пересохло во рту.

– Хочешь попить? – спрашивает Эван Уокер; похоже, он из тех, кто все замечает.

– Не хочу, – вру я.

Вру и сама не понимаю зачем. Чтобы показать, какая я крутая? Или для того, чтобы он не вставал с кресла, ведь это первый человек за много недель, с которым я разговариваю, если не считать плюшевого мишку, а мишка не в счет.

– Зачем они забрали детей?

Теперь у него глаза круглые и большие, как у мишки. Даже трудно сказать, что в его лице привлекает больше: добрые глаза шоколадного цвета или плавная линия подбородка? Или, может, густые волосы, то, как они падают ему на лоб, когда он наклоняется ближе ко мне?

– Я не знаю, какая у них была цель, но наверняка это хорошо для них и плохо для нас.

– Ты думаешь…

Эван не заканчивает фразу, не может или хочет, чтобы я сама ее закончила. Он смотрит на мишку, который лежит, прислонившись к подушке, рядом со мной.

– Что? Что моего брата убили? Нет. Думаю, он жив. Увезти детей, а потом убить всех, кто остался? Не вижу логики. Они весь лагерь уничтожили какой-то зеленой бомбой…

– Подожди. – Эван поднимает руку. – Зеленая бомба?

– Я толком не разглядела.

– Тогда почему зеленая?

– Потому что это цвет денег, травы, листьев и бомб пришельцев. Какого черта? Откуда мне знать, почему она была зеленой?

Эван смеется. Такой тихий сдержанный смех. Когда он улыбается, у него правый уголок рта поднимается чуть выше, чем левый.

А я думаю: «Кэсси, почему ты все время пялишься на его губы?»

Странным образом то, что мне спас жизнь симпатичный парень с кривоватой улыбкой и большими сильными руками, – самое волнующее событие из всех, что случались со мной после прибытия иных.

От воспоминаний о том, что случилось в лагере беженцев, у меня мурашки бегают по коже. Решаю сменить тему. Смотрю вниз, на одеяло. Похоже, оно ручной работы. У меня в голове мелькают картинки, как пожилая женщина шьет одеяло, и почему-то хочется заплакать.