56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585
Шрифт:
Вот вам и крещение. А вон, ребята, и ваши трофеи в мешках, быстрее их потрошите, разбирайте и прячьте по ранцам. А вот рядом с вьюками лежат и первые убитые вами люди, мальчики. Не надо, пацан, не смотри на убитого тобой человека. Понимаешь, тут такое дело: или ты его, или он тебя. Ну вот, ребята, и началась для вас война.
– А я-то… я-то думал, что так страшно будет… а оказалось-то ничего…
– Я сначала и не понял ничего… а потом как стал из автомата мочить…
– А это что свистело… пули?.. Да? Пули! А вроде и не похоже… в кино они по-другому свистят…
– У меня автомат замолк, думаю, заклинил… посмотрел, а магазин пустой… не заметил, как и расстрелял…
Возбужденно переговариваются бойцы, почти
– Слышь, сержант! А воевать-то не так уж и страшно… – уже по-свойски обращается ко мне пацан из первого отделения. Весь в снегу, как опьянел от запаха пороха, от возбуждения первого боя, от первой удачи, что сам живой, а те, кто убить его хотел, вот они – поодаль трупами валяются.
Надо лишнюю уверенность в своей непобедимости с них сбить. На войне по-разному бывает, боевая удача, она и задом к тебе повернуться может.
– Когда ты из укрытия стреляешь, – сухо и сжато отвечаю и смотрю на его красное от холода и такое довольное лицо, – может, и не так страшно, а когда из укрытия по тебе? Как мы их сейчас расщелкали, так же и нас могут. Как вернемся, начнем тренироваться, как самим из-под огня уходить да как в засады не вляпываться.
После марш-похода вернулись домой, оружие почистили, сами помылись, перекусили и отдыхать. Только засыпать стал, как меня солдатик толкает:
– Сержант, вставай, мы тут собрали кое-что, давай к нам…
Почти с самого начала службы все бойцы в роте на мелкие группы обособились. Разбились по землячеству, по возникшим дружеским отношениям, по складу характера. В любом мужском коллективе так, особенно в армии. Я так свой взвод уже перетасовал, кто с кем дружит, тот с тем и служит. Большая часть роты уже вовсю храпит по своим постелям. А эти трое из моего взвода бодрствуют. Одна компания – первое отделение третьего взвода. Закуток в палатке одеялами огородили, стол из самодельных табуретов соорудили. Вот теперь вижу, что не мальчики вы уже, а солдаты, времени совсем ничего прошло, месяц всего, а у вас и водка на столе, и мясо жареное, и хлеб без нормы крупными кусками порезан. Где только и научились? Как только и достали? Но военный этикет такие вопросы задавать не позволяет. Пригласили? Ешь, пей, все на столе. Захотят, сами скажут, не захотят – их право.
– Трофеи загнали, – с улыбкой объясняет мне Олег Вострин, тот самый боец, которого я бил ногой в живот перед строем взвода, – у поваров на батальонной кухне обменяли на мясо и хлеб, а водку ту еще с Союза как привезли, так и хранили, думали, на Новый год, но раз такое дело…
– Ну, ребята, с крещением вас! – чокаюсь с бойцами и пью свою долю водки, хоть и горькая ты, водочка, а все равно родимая, такая же хреново-пьяная, как и жизнь наша солдатская.
А ничего, прилично мне налили, граммов на двести. Сладко кружится голова, тихо плывет душа. Куда же ты плывешь, душа моя? «Домой, домой», – отвечает мне душа. И знать пока не знает моя душа, что дома она все сюда возвращаться будет, сначала во снах, а потом только в памяти. Только в памяти, да и то все реже и реже. И лица моих товарищей уже будут не от выпитой водки расплываться, а от ушедшего времени.
– Сержант!
– Чего?! – выныриваю из своего опьянения, смотрю на продолговатое, любопытствующее лицо собеседника. Тут, за самодельным столом, он для меня не подчиненный, не солдат и не друг. Просто собеседник, сотрапезник, нормальный парень.
– А ты домой вернешься, что делать будешь?
Какой любопытный, а? Ну вот так я тебе взял и все сказал. Я милый даже по пьяни наизнанку не выворачиваюсь.
– Ты мне лучше скажи, а чего это ты по ночам в тетрадку все пишешь? – вопросом
ухожу от ответа.Олег краснеет, не отвечает. А его дружки перемигиваются. Знают и не выдают. Все правильно, ребята. Самое это паскудное дело – своих выдавать.
– Стихи, небось, сочиняешь? – подначиваю я. Вспоминаю свой давнишний сон про Гомера и беззлобно улыбаюсь.
– Нет, не стихи. – Олег не смотрит на меня, видно, что гадает: сказать – не сказать. Чуть помедлив, решился: – Я дневник пишу, – признается он и с вызовом говорит: – Вернусь домой, книгу напишу про нас и про Афган.
– Небось, и про меня там нацарапал, – любопытствую я. – Может, покажешь? Да ты не боись, если что не так, бить и смеяться не буду.
Олег уходит к своей кровати, достает лежащий на полу РД, роется в нем, вернувшись, быстро перелистывает страницы и протягивает мне раскрытую общую тетрадь. С трудом разбирая текст, торопливо написанный мелким неровным почерком, читаю: «Ну и сука же наш сержант, всех зае…ал! Вчера на тактике избил Кузьму, на огневой чуть не убил Дурдыева. Прямо унтер Пришибеев, нет, хуже, в сто раз хуже. Избил бы его, но тогда другие дембеля в землю по самый х…й вобьют. Сам всегда только мясо жрет, а у нас жиденький супчик с сушеным картофелем. Каждый вечер весь взвод сажает на электрический стул. Кто первый упадет, тот вокруг палатки будет с минометной трубой час бегать. Когда мы перед отбоем отжимаемся, а потом пресс до усеру качаем, он на коечке полеживает и только покрикивает: „Веселей, товарищи гвардейцы, веселей“. А когда набухается с другими дембелями, так строит взвод и давай мозги компостировать: „Я же для вашей же пользы стараюсь“. Педагог х…ев! А еще любит во время занятий по рукопашному бою вызвать молодого и тут же пиз…ть его начинает, да еще приговаривает: „Сопротивляйся! Под такую твою мать! Сопротивляйся!“ А из нормальных слов он знает только: „строиться“, „смирно“ и „приказываю“, все остальное только матом. А вот интересно узнать, кто и как его воспитывал? А еще он…»
Читаю и не верю, неужели это я такой? Нет, правда, это я, что ли? Это что – только таким он меня видит?
– У тебя в тексте ошибка, – сурово замечаю я Олегу, возвращая ему тетрадь. – Запомни: сука зае…ать никак не может. – Язвительно спрашиваю: – Интересно знать, кто тебя биологии в школе учил?
– Это образное выражение, – смутившись, оправдывается Олег, оглядываясь на хихикающих товарищей.
– Даже в образах надо соблюдать достоверность, – ворчу я и с усмешкой добавляю: – Ну ладно, все верно, я только матом разговариваю. А ты что же в своем дневнике нецензурные слова используешь?
– От тебя заразился, – переходя на «ты», угрюмо отвечает недовольный критикой своего труда Олег.
– Насчет «избил бы его» давай разберемся, – требую я и пьяно усмехаюсь. – Вот завтра я тебе устрою спарринг по рукопашному бою. Вот и попробуй меня избить, если сможешь. А если я такой-сякой и разэтакий, а еще и хреновый, то чего меня водку пить пригласили? Я вас просил, что ли? И вообще, – вставая с каменной мордой и духовно страдая от несправедливости, продолжил я, – за водку, конечно, спасибо, а если так, то пошел ты, Олег, на х…й вместе со своим творением. Пиши, чего хочешь, мне плевать!
– Там и другие записи про тебя есть, – оправдывается Олег.
– Пригласили первый бой обмыть, – пытается удержать меня за рукав Кузьма. Это его я избил на тактике за то, что он медленно передвигался, вечно путался в построениях и все никак не мог толком понять, что если башку из укрытия выставлять, то пулю словишь.
– Мы сами слышали, как Леха своим бойцам говорил, чтобы не боялись с нашим взводом ходить, потому что ты «духов» чуешь и ребят под пули никогда не подставляешь. И нас не подставил, вот и позвали, – запинаясь от выпитой водки, бормочет курносый, веснушчатый Валерка, лезет в свой РД, достает еще бутылку и предупреждает: – Последняя.