56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585

– Куда?! Под такую твою мать! – ору я на детей, и голосок-то командный у меня невесть откуда прорезался, рядом другие сержанты зарычали каждый своему взводу:

– А ну в строй! Команда «разойдись» для нас, а ваше дело – наши приказы выполнять! Смирно! Так вас и разэтак!

Вот с такого отеческого приветствия подчиненным, полного доброжелательства и заботы об их благе, и началась моя новая командирская служба. А задатки у ребятишек хорошие оказались, каждый по бутылке водки привез да харчей из маминых посылок захватил. Очень хорошо, товарищи десантники. Молодцы! Сразу видно, будет из вас толк.

Вечером Петровский зашел в палатку проверить, как его новые подчиненные устроились, не обижают ли их вновь назначенные сержанты. Новые бойцы второй роты, построенные у коек, слушают лекцию о том, как надо жить и служить в нашем подразделении. Привезенная ими и поднесенная нам водка уже выпита. Тональность лекции и выражения в полном объеме соответствуют количеству выпитого. Мат такой стоит, хоть святых выноси, а святых-то у нас сроду и не было. Заходит командир роты:

– Ро-о-ота! Смирно! – раскатисто командую я и, заметив, что один воин недостаточно вытянулся, добавляю: – Я кому сказал: смирно?! Ты чем слушаешь? Так тебя и разэтак! – А потом докладываю Петровскому: – Товарищ старший лейтенант, личный состав налицо, отсутствующих нет, в наряде по роте три человека, происшествий нет, перед отбоем личный состав слушает лекцию по истории части.

– Я стоял у входа две минуты и слышал вашу лекцию, товарищ младший сержант, – холодно говорит мне Сашка Петровский и бесстрастно разглядывает пьяных сержантов-дембелей и стоящих у коек запуганных пацанов.

– Рота! – чуть повышает голос офицер, требуя полного и безусловного внимания, и миг спустя коротко командует: – Отбой!

Счастливые, что им удалось не дослушать боевую историю нашей части, шустро попрыгали в кровати бойцы, каждый тощим одеяльцем с головой накрылся, так смешно, прямо как в детстве: «Меня не трогать, я в домике».

– Я вам запрещаю сегодня ночью поднимать личный состав, – понизив голос, обращается к сержантам Петровский и интересуется: – Вы меня поняли?!

Поняли, кивают головами добре выпившие и красные от алкоголя сержанты. Очень хорошо все поняли, товарищ старший лейтенант, уж кто-кто, а ты имеешь полное право не только командовать, но и точно без всяких проверок знать: твой приказ исполнят.

– Выйди на улицу, – приказывает мне ротный.

Накидываю на плечи бушлат и выхожу, у входа в палатку, весь замерзший, несет службу вооруженный автоматом дневальный.

Через минуту выходит Петровский, движением руки отправляет дневального погреться у печки в палатке и говорит мне:

– Ты следи за своими выражениями, – как-то неуверенно, не приказывает, а просит меня Сашка. – У тебя же один мат из пасти хлещет.

– Можешь меня разжаловать, – полный хмельной обиды, упорно возражаю я командиру, – но я по-другому командовать не могу.

– Я же могу! – попрекает меня командир роты.

Смотрю на него и в который раз удивляюсь, как он вообще умудряется не просто добросовестно исполнять свои обязанности, а отлично служить, при этом совсем редко пить и почти не употреблять при отдаче приказов не идущих к службе окончаний. Хотя как раз сегодня от него чуток попахивает водочкой, небось, с новыми офицерами за знакомство выпил. Ну что ж, если за знакомство, то в армии это дело святое.

– Не все же такие, как ты, – покоробленный его культурой, я отвожу взгляд и вижу, как заметает снег через незакрытый дневальным полог прямо в палатку, машинально и совершенно бескультурно отмечаю: – Надо дневальному п…лей отвесить, он же нам все помещение выстудит.

– Эх ты, матерщинник, – тяжко вздыхает Петровский и, вспомнив давний разговор о том, кто кем хочет стать после службы, попрекает меня: – А еще на историка хочешь пойти учиться…

СССР. 1983 год. Исторический факультет провинциального института

Обшарпанная, давно не ремонтированная аудитория. Гипсовые копии бюстов античных героев, давно слепы их глаза. Запыленным, давно не вытираемым тряпкой героям уже все равно, что о них скажут нерадивые студенты. А у нас семинар по истории древнего мира, тема: греко-персидские войны.

Путник случайный,Пойди и возвести нашим гражданам в Лакедемоне,Что мы полегли, верные закону.

Эпитафией греческого поэта Симонида Кеосского, высеченной на памятнике спартанцам, которые погибли в битве при Фермопилах, я закончил свою часть выступления на семинаре.

Мои сокурсники вышли из летаргического оцепенения и с явным облегчением вздохнули, учебное время закончилось, пора бы и на перерыв.

– Прошу вас зайти на кафедру, – крайне сухо обратился ко мне в конце семинара заведующий кафедрой истории древнего мира, кандидат исторических наук, доцент Курбанов, невысокий, жилистый, средних лет мужчина.

У доцента Алексея Владимировича Курбанова среди студентов и преподавателей была репутация язвительного зануды, и вызов к нему для беседы не сулил ничего хорошего. Хотя мне-то чего бояться? Историю древнего мира я знал на твердое «три», потому как на «хорошо» ее знал только Курбанов, а на «отлично» только Господь. Лекций я не пропускал, на семинарах активно работал, потому, не особенно волнуясь, я вошел в маленький, заваленный картами и античными портретами кабинет и выжидательно уставился на Курбанова.

– Э-э-э… – против обыкновения смущенно протянул сидящий за столом доцент и предложил: – Присаживайтесь.

Молча сажусь на неудобный расшатанный канцелярский стул и жду, чем же меня огорошит Курбанов, какую такую язвительную пакость он для меня приберег.

– Понимаете, – начал Алексей Владимирович, – у меня глава в диссертации ну никак не идет, мне не хватает фактического материала. Вот вы не могли бы мне помочь?

Конечно, я всегда был о себе чрезмерно высокого мнения, но не настолько, совсем не настолько, чтобы предполагать, что я могу дать заведующему кафедрой истории древнего мира Курбанову фактический материал для написания главы в докторской диссертации. В недоумении поднимаю брови и жду объяснений.

– Скажите, вот вам известно, – уже без смущения, напористым баритоном совершенно уверенно заговорил доцент, – что войско Александра Македонского проходило по тем географическим районам, где сейчас находится Афганистан?

– Допустим, – крайне осторожно и ерзая на неудобном стуле, ответил я и с наигранной тревогой поклялся: – Даю вам честное слово, что в то время я в Афганистане не был и с македонской фалангой не сталкивался.

– Э-э-э… – сбился с лекционного тона Курбанов. – Я совсем не об этом.

– Следов эллинской цивилизации я там тоже не наблюдал, – твердо заверил я его и с серьезной миной, чуть понизив голос, доложил: – Раскопки, которые я там проводил, результата не дали.

– Вы вели раскопки? – изумился Курбанов.

– Постоянно окопы копали, – подтвердил я и засмеялся.

– Избавьте меня от вашего убогого юмора, – рассердился Алексей Владимирович. – Мне надо понять, как ощущает себя человек на войне. Вы там были, возможно, в тех же местах, что и македонцы. Вот и расскажите, что чувствует воин в горах при вооруженном столкновении с противником. Человеческая природа почти не изменилась, и эмоциональные переживания нашего времени от эмоций людей эллинской цивилизации существенно не отличаются. Ну-с, любезный, я вас слушаю.