60-е. Мир советского человека

Наконец, сам спорт по своей соревновательной сути отчаянно сопротивлялся превращению его в эстетское действо. Изящно прибежать последним мог позволить себе физкультурник, а не спортсмен. Сама конкретность спортивных результатов – голы, очки, секунды – только временно дала себя потеснить гармонии и красоте. Успех гораздо проще было отождествить не с расплывчатым отдаленным совершенством, а с внятной и ощутимой победой. Это чуть было не забытое слово – победа – и стало в конце концов ключевым. Особенно когда после триумфа на Олимпиадах в Мельбурне (1956) и Риме (1960) Советский Союз чуть не пропустил вперед американцев в Токио (1964).

На середину 60-х и приходится окончательная победа спортивных физиков над спортивными лириками. Лирикам оставили необязательную физкультуру и неконкретный туризм. Спорт начал делиться на массовый и большой.

Изменились и слова: «Высшее мастерство, разложенное на элементы, рассчитанное и проверенное… будет основой победы… Спорт, как занятие эмоциональное, основанное на вдохновении, на «игре мускулов», на сочетании красивых движений, получил научную основу…»¹⁸ Разложение на элементы – это и есть уничтожение гармонии. Ее-то и принесли в жертву победе.

«Оттепельная» чемпионка продолжает повторять: «Я за радостный, веселый спорт… Я – за «Моцартов» в спорте…»¹⁹ Чемпионка следующего поколения не менее декларативна: «В театральный институт я поступать не буду. Я хочу очень серьезно заниматься гимнастикой»²⁰. Статьи Ларисы Латыниной и Натальи Кучинской, написанные с разрывом в два года, называются одинаково: «Моя гимнастика». У каждой она действительно своя.

В приоткрытую щель хлынул поток признаний: «Мила надевает на тренировках пояс, который весит десять килограммов. Мы называем этот пояс «полпуда грации»²¹. О какой моцартианской легкости может идти речь, если даже фигуристы – почти балетные артисты, парящие и плывущие – измеряли грацию в пудах? Но – побеждали.

Отсюда напрашивался логический вывод о невозможности совмещать столь тяжкий спортивный труд с каким-либо еще. Ушли в прошлое красивые мечты: «После работы в цехе или заводоуправлении, на ферме или стройке хорошо вдохнуть полной грудью, пробежаться, встряхнуться на спортплощадке или стадионе. И тогда уж открыть тетради и погрузиться в формулы и расчеты»²².

Фраза «Победила дружба» целиком перешла в сферу юмора и сатиры:

А гвинеец Сэм БрукОбошел меня на круг,А еще вчера все вокругМне говорили: «Сэм – друг,Сэм – наш, гвинейский друг»²³.

Специалисты облегченно сбрасывали ненужный для победы и рекорда груз эстетики и этики спорта, навьюченный общественной моралью:

– Мне недавно довелось прочитать рассказ о молодых футболистах, – говорю я. – Увлеченные самим процессом игры, ее красотой, они забывают, что надо забивать голы.

Маслов смеется:

– Интеллигентские штучки²⁴.

Ходить перед стартом в музей стало не обязательно.

Установка на победу воскресила идею ответственности – перед товарищами, тренерами, спортобществом, болельщиками, страной. Произошла смена единицы советского спорта: вместо личности – команда.

Цельность противопоставлялась мозаичности, ансамбль – солистам, и даже в таком сугубо индивидуальном виде спорта, как борьба, считалось необходимым «почувствовать себя командой. Не просто группой спортсменов, волей судьбы собравшихся вместе, а единой командой»²⁵.

Спортом занимались коллективы квалифицированных специалистов, имеющие вполне определенную производственную задачу. Таких людей называют – профессионалы.

Но именно это слово и не произносилось. Профессионалы были на Западе, где спорт давал прибежище социальным аутсайдерам: «Улица – тюрьма – ринг: такова биография чемпиона мира по боксу С. Листона»²⁶. Советский чемпион по боксу готовился к титулу не в тюрьме, а в университете, где защищал диссертацию «Проблемы кондиционирования воздуха» (В. Попенченко)²⁷. Между этими полюсами располагался «их» профессиональный и «наш» интеллектуальный спорт. Однако всем было известно, что успехов в спорте могли добиться только те, для кого спорт был делом всей жизни – профессией.

Слово по-прежнему оставалось запретным – одним из секретов полишинеля в советском обществе. Но и – одной из трепетно хранимых иллюзий. Только в неподцензурном Магнитиздате мог иронизировать над советской хоккейной сборной Высоцкий:

Профессионалам по всяким каналам —То много, то мало на банковский счет.А наши ребята за ту же зарплатуУже пятикратно выходят вперед²⁸.

Зарплата была, были и премии, подъемные, квартальные, командировочные, квартирные. Советский спорт, став производством, вступил в последнюю стадию своего затяжного тройного прыжка: спорт военизированный – спорт интеллектуальный – спорт профессиональный.

Кардинальные изменения произошли как в сфере предложения, так и в сфере спроса.

Болельщик военизированного периода не ощущал своего принципиального отличия от спортсмена, трибуны – от стадиона. Человек на трибуне зарабатывал не меньше и даже выглядел так же – под шевиотовым костюмом на нем были длинные «семейные» трусы и майка с глубокими проймами, точь-в-точь как на чемпионе. Спортсменов еще называли физкультурниками, не видя в этом ни лицемерия, ни насмешки.

Интеллектуальный период дал звезд и кумиров. Их физическое и нравственное совершенство представлялось недостижимым, их облик – многогранным. Быть как Брумель, Власов, Яшин означало не просто стать ловким и сильным, но и мужественным, честным, умным.

Советский спорт не сразу стал профессиональным. Так же постепенно менялся и болельщик, который тоже становился профессионалом. Спорт превращался в важное дело не только для участника, но и для зрителя.

Посещение спортивных мероприятий перешло из разряда досужего времяпрепровождения в страсть, способ существования.

Приверженность любимой команде давала ощущение причастности, чувство «своего». Драки после хоккейных и футбольных матчей стали привычными, и мало кто ходил на стадион без бутылки. Эмоциональный взрыв, увенчанный катарсисом – голом и победой, – обеспечивал человека полноценной жизнью на полтора-два часа.

Спортивные состязания стали все заметнее приобретать зловещий оттенок агрессий. На международном уровне «свое» естественным образом заменялось на «наше». «Наши» обязаны были «вмазать» шведам, «наказать» немцев, «проучить» американцев. Советские сборные, как десантные отряды, совершали глубокие рейды в тылу врага, вызывая победами чувство законной гордости. Разумеется, эту эмоцию разделяли не все. Спортивные диссиденты вызывающе восхищались элегантностью бразильских и мощью западногерманских футболистов. В хоккее конца 60-х интеллигентские симпатии были безраздельно отданы чехам.

Никто и не думал о спорте, когда в марте 69-го на первенстве мира по хоккею чехословаки вышли на лед против команды Советского Союза – «грозной ледовой дружины», уже по одному лишь газетному жаргону являющейся подразделением победоносной армии²⁹. И хоккейная победа Чехословакии стала реваншем, печальным триумфом шестидесятников: реальную жизнь теснила игра.

Борец и клоун. Вожди

После Сталина у страны оказалось сразу несколько новых вождей. Дело вовсе не в чехарде, которую устроили в борьбе за власть Маленков, Хрущев, Берия, Молотов, Каганович и примкнувший Шепилов. Дело в том, что много лет Сталин выполнял роль политического, интеллектуального, нравственного ориентира – в одиночку. Он заместил всех предшествующих и сопутствующих ему кумиров, в результате отменив их за ненадобностью. Марксизм нашел свою вершину и окончательное воплощение в его трудах, покрыв тенью забвения самих основоположников. Так же затмился образ Ленина: «Сталин – это Ленин сегодня»³⁰. Рядом с вождем были, в лучшем случае, соратники, в худшем – замаскировавшиеся враги. Они обступали Сталина на фотографиях и трибунах, ничуть не заслоняя его.