69

Разборка баррикады перед выходом на крышу была уже почти закончена. Особенно усердствовали вспотевшие Аихара и Кавасаки. Аиха-ра кусачками разрезал проволоку, а Кавасаки разбирал нагромождение столов и стульев. Аихара прекратил работу, посмотрел на меня и ехидно ухмыльнулся:

– О, Ядзаки! Какими судьбами?

Этого засранца мне меньше всего хотелось тогда встретить. Я не мог солгать и сказать: «Я пришел, чтобы разобрать баррикаду», поскольку на лице у меня отразилось бы презрение и неприязнь.

– Я пришел только посмотреть, на что похожа баррикада.

Ухмылка сползла с лица Аихара, и он пристально посмотрел на меня:

– Это не твоих рук дело? – спросил Кавасаки, у которого промокшая от пота рубашка прилипла к телу.

Я попытался улыбкой проигнорировать его вопрос, но это у меня плохо получилось. К счастью, тогда почти все преподаватели были уверены, что баррикада была затеей посторонних лиц. Я только фыркнул и рассмеялся.

– Если я узнаю, что это был ты, Ядзаки, я тебя придушу!

В коридоре возле классных комнат для готовящихся к поступлению на филфак я повстречал Мацуи Кадзуко. Леди Джейн шла, заложив руки за спину и напевая песню «Just Like a Woman». Она улыбнулась мне. Поскольку она не была вспотевшей и в руке у нее не было тряпки, я понял, что она не принимала участия в стирании граффити.

– Доброе утро, Ядзаки-сан, – высоким, чистым голосом приветствовала она меня и прошла мимо, оставив за собой только запах лимонного шампуня. Я сразу взбодрился. «Это здорово, – подумал я, – это было здорово, что мы возвели баррикаду».

Выйдя на передний двор, я наблюдал, как снимают наш лозунг. Аихара и Кавасаки свернули флаг, скомкали и запихнули в ящик.

Вместе с ним в ящик отправился и призыв: «Сила воображения побеждает силу власти». Над головой кружили вертолеты, а над ними в голубом июльском небе плыли благословенные облака. Наша баррикада просуществовала менее половины дня, но казалось, что и летнее небо, и облака нас поддерживают.

Это произошло на третий день летних каникул, когда я сидел дома, посасывая мороженое и смотря какую-то мелодраму по телевизору.

Ко мне домой заявились ЧЕТВЕРО ПОЛИЦЕЙСКИХ.

АЛЕН ДЕЛОН

Полицейские всегда приходят внезапно.

Вы никогда не услышите от них: «Я из полиции и сейчас приду вас арестовывать, попрошу не выходить из дома». Все, к кому заявлялись полицейские, узнают много о жизни: что беда вызревает сама по себе, пока вы об этом не подозреваете, в неизвестном вам месте, а потом вдруг однажды является перед вами, и оказывается, что она очень серьезная. Счастье – совсем иное. Оно вызревает как робкий росток цветка у вас на веранде или как птенцы пары канареек. Вы видите, как они растут у вас на глазах.

Все произошло внезапно, когда казалось, что ничего не может случиться.

В тот день с утра небо было ясным. За окном все было как всегда. По телевизору передавали обычные программы, и мороженое в форме фигурки шахматного коня, которое я лизал, было таким же приторно сладким.

Дверь на звонок открыла мать. На пороге стояли четыре человека. Они не имели права войти в дом. Мать переменилась в лице и пошла за отцом. Я не мог понять, что произошло. Эти четверо не были похожи на служащих, пришедших требовать плату за газ. У меня появилось НЕПРИЯТНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ. Неприятное предчувствие, похожее на тонкую дымку – она плывет, холодная и влажная, а потом стремительно приобретает конкретные формы. Один из них сквозь дверной проем смотрел на меня. Отец с матерью вышли и тоже пристально уставились на меня. Дымка постепенно начинала сгущаться. Мать опустилась на колени.

– Это полицейские, – сказал отец, подойдя ко мне. – Они утверждают, что ты один из главных зачинщиков баррикадирования Северной школы, и хотят забрать тебя с собой.

В этот момент я перестал ощущать вкус мороженого. Все вокруг переменилось. Дымка предчувствия обрела формы. Я онемел. Значит, все раскрылось? Но каким образом? Сомнения и тревоги кружились у меня в голове, а в горле пересохло.

– Я сказал им, что это должно быть ошибкой, но в чем дело? Это ты сделал?

Мороженое в форме шахматного коня окончательно растаяло, и капли от него стекали на пол.

– Да, это я сделал, – ответил я.

– Неужели...

Отец некоторое время смотрел на капельки от мороженого, падающие на пол, и с горестным выражением на лице обернулся к полицейским.

Полицейский участок не похож ни на что другое. Разве что с натяжкой его можно сравнить с учительской в самой ужасной школе. Направляясь в кабинет для допросов, я шептал про себя: «Ничего не знаю, ничего не знаю, ничего не знаю!» За ветхим столом напротив меня сидел стареющий полицейский по имени Сасаки. Когда мы встретились глазами, он забулькал и улыбнулся. На окнах были решетки. Рубашка у Сасаки на груди была расстегнута, и он обмахивался веером с изображенным на нем павлином. Было так жарко, что пот катился у меня по лбу, щекам и шее и мне приходилось его вытирать.

– Жарко? – спросил Сасаки. Я ничего не ответил.

– Мне тоже жарко. Твои приятели – Яма-да, Отаки, Нарусима – все нам рассказали. – Сасаки достал сигарету «Hi-Lite» и закурил. – Все утверждают, что зачинщиком был ты. Это правда?

Мне страшно хотелось чего-нибудь выпить. В горле еще оставался приторно-сладкий привкус мороженого.

– Не хочешь ничего говорить?

Вошел еще один полицейский со стаканами ячменного чая и поставил их передо мной и Сасаки. Я не прикоснулся к стакану. Я боялся, что если выпью чай, то все им выложу.

– Значит, так? Потребуется некоторое время. Ямада, Отаки и остальные уже во всем признались и пополудни будут дома. Ты будешь говорить, Ядзаки? Послушай, тебе только семнадцать, поэтому мы не можем задержать тебя до утра, даже если ты будешь молчать. Мы доставим тебя снова завтра. К тому времени мы сверим все остальные показания, и, возможно, придется тебя АРЕСТОВАТЬ.

Когда я выходил из дома, отец сказал:

– Пойми, Кэн, полиции все известно. Откровенно признайся во всем так, чтобы не продавать приятелей. Тогда тебя сразу отпустят. В конечном счете ты же никого не убил.

Меня потрясло, что он говорил таким спокойным тоном в тот момент, когда полиция уводила его сына.

– Послушай, Ядзаки, мы полицейские, и это наша работа. Понимаешь? Мы вынуждены сидеть в таких душных, тесных комнатах и беседовать с подростками, которые, в отличие от тебя, даже не собираются поступать в Токийский университет. Да, я разговаривал с твоим преподавателем – Мацунага. Он считает тебя блестящим учеником.

Полицейские сразу все вынюхивают. Беда всегда появляется столь же незаметно, как дупло в зубе.