7 причин сожалеть

— Никит, номер папы знаешь?

Стараюсь не замечать странный взгляд водителя, брошенный в зеркало заднего вида.

Ну, в конце концов, не на рабочий же звонить? Кстати...

— Он все равно не возьмёт. — Отмахивается обладатель густой шоколадной гривы, темных глаз и папиной ямочки на левой щеке.

— А может... к нему на работу!?

Морщится.

— Не, я там сегодня уже Люську достал.

Уточняю.

— Люську?

— Папину секретаршу.

Пазл начинает складываться... Значит, вот чему так радовалась приветливая девушка, не пожелавшая представиться?

А эту блондинку он тогда где подцепил... и он приехал вместе с ребенком, но оставил его, надеясь подготовить почву в моем лице?

Он нормальный!?

А, да, это мы уже уяснили — нет, Рашевский не меняется.

Блин, у нас няни в городе закончились? Центры там всякие и..

— Да ты не переживай! Папа сам через час позвонит, спросит, все ли в порядке.

— И?

— И продлит тебя.

Как ни в чем не бывало...

— Меня? Я вообще-то не нанималась и...

— А ты прикольная. — Достает наушники из кармана, следом включая грохочущую музыку...

Потираю виски, зажимая губы. Только бы не мигрень, вот её мне ещё не хватало.

Резко убирает наушник.

— Тебя как зовут-то?

— Света.

Кивает, снова погружаясь в грохочущие биты...

Вот и познакомились.

Спасибо, Артём, всегда мечтала узнать, как там твои дела...

Ну, не так же, демон ты Лермонтова!

* * *

Ещё в подъезде поняла, что что-то не так, неспроста этот запах окутал весь тамбур.

И пока Никита восхищался и разглядывал папины любимые макеты кораблей разного масштаба, я вдыхала запах оладушек, скидывая лодочки, и думала, почему...

Она же уехала к подруге? Почему снова здесь, в моем доме, на моей кухне и явно в моем фартуке...

Из кухни раздалось:

— Родная, а где Тимошка, я тут его любимые...

Следом высунулась белокурая голова и замерла, лицезрея улыбающееся божественное провидение. Тот ей даже помахал, на что мама вышла всей красотой своей души, а я лишь прикинула, сколько потом отскребать лопатку, что она так ловко держит в руке.

Не иначе, как минут пять.

— Мам, это Никита — сын моего знакомого. Никит, это Юлия Александровна.

— Здрасте, тёть Юль.

А ребенок далеко пойдет, судя по улыбке на мамином лице. Тёть? Отлично сказано.

— Оладушки будешь?

Кивнул.

— Тогда марш руки мыть. — Разбавила их идиллию тоном строгой училки.

Ребенок скрылся в ванной, слегка замешкавшись с выключателями, а я прошла на запах гари, вслед за убегающей мамой. Порция с любимой сковороды полетела прямиком в мусорное ведро, мама принялась разливать тесто вновь, старательно отводя от меня взгляд.

Что ж, хорошо.

— Мам, что случилось?

— Ничего, с чего ты взяла?

— Мам...

— Что "мам" да "мам"? — Вспылила, выбросив половник с разлетевшимися брызгами по всей хрущевской кухне. — Эта негодница...

"Негодницей" обычно выступает моя сестра, и я начинаю догадываться, что стало причиной маминого срыва и возвращения в мою обитель.

— Ты представляешь, она улетела чёрти куда да ещё и не одна! Я только начала отходить от известия о срыве свадьбы, только наладила всё с Игорешей, а она... Несносная девчонка!

Ещё одна порция полетела в урну.

Встаю, вздохнув, забираю у неё из замершей руки лопатку, перекидываю на себя фартук и примирительно улыбаюсь.

— Даже не думай защищать её на этот раз!

— Ма-а-ам, Нели давно взрослая девочка...

Наша мисс грация садится за стол, радуясь появлению Никиты... что он там делал так долго?

— Да в каком месте она взрослая!?

Перевожу взгляд на скудную тарелку, ладно, сначала оладьи, остальное — потом.

— Мам, ей 27.

— Вспомни себя в твои 27 и сравни!

А что сравнивать? Мою скудную жизнь (точь-в-точь как эта тарелка), серую и беспросветную? С нелюбимым мужчиной и взявшимся отсюда трудоголизмом? Когда задерживаешься на работе только из-за того, что быт терзает похлеще любой проверки, что терпеть его базовые поцелуи даже из приличия и уважения больше не получается...

Или думать, а не фригидна ли случаем... а иначе как объяснить твою абсолютную бесчувственность на все его старания?

Вот это мои 27.

Только мужика зря мучала.

— Свет, хоть ты её вразуми!

Зачем? Переворачиваю оладушки.

— Мам, пусть делает всё, что хочет. Я никогда не лезла в её жизнь, ты знаешь...

— Вот может поэтому она и...

Вздохнула.

— Что? Познает жизнь? Оберегает себя от фатальных ошибок? Не выходит за нелюбимого? Путешествует? Так это же..

— Круто! — Вмешивается Никитка, а я киваю в ответ.

Оборачиваюсь к сковороде... Ладно, нужно накормить этого Рашевского и дождаться старшего. Позвонит же он, верно?

Только мама вдруг вкрадчиво уточняет, отрезая пакет сметаны из холодильника.

— Никиточка, а кто твой папа?

Ребенок не сразу находит что ответить.

— Ну, он..

— Давний знакомый, мам.

Женщина позади вздыхает и задаёт фатальное:

— А где Тимошка?

Теперь я не сразу нахожу ответ.

— Мам, он уехал к себе.

Под этим подразумевается однушка, которую мы сдавали... и мама похоже не сразу понимает.

— Зачем, квартиранты что-то начудили?

— Нет, мы...
– Беру кружку с полки, тянусь за кувшином. — он их выгнал и переехал сам.

Протягиваю воду ей.

— Что это... значит?

— Мы разводимся.

Мама криво усмехается, пытаясь осознать, Никитка подозрительно замолкает (до этого всё пел себе под нос).

— А... Как... Он... Он тебе изменил!?

— Нет.

Но лучше бы да, хоть паршиво бы так не было.

— Тогда... Что тогда!?

У неё сейчас явно проигрывается собственное расставание с отцом и... ну, да, она не ожидала. Я тоже не думала, что на самом деле решусь... Только обсуждать с ней что-то совершенно не хочется.