7том. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле

— Спите.

Она замерла.

Тогда доктор обратился к практиканту:

— Я так и знал. Она превосходный медиум. Мне сразу же удалось ее усыпить, несмотря на то, что от усталости у меня голова трещит.

Он несколько раз провел рукой по лбу. Потом положил руку на голову Леокадии.

— Спите.

После продолжительной паузы он спросил:

— Что вы ощущаете?

Она не ответила, потому что совсем оробела перед столь почтенным господином и боялась, как бы не сказать чего-нибудь такого, что ему не понравится. Тогда он прогонит ее.

— Что у вас болит?

Вопрос этот еще больше смутил Леокадию. Она решительно не знала, что отвечать. Доктор пришел ей на помощь:

— У вас болит… Скажите, где у вас болит.

Тут она немного схитрила, вдобавок ей сильно повезло. Рассчитывая угодить бедному господину, который жаловался и прижимал руку ко лбу, она сказала:

— Голова.

А он продолжал — повелительно, властно, настойчиво:

— Боль усиливается?

— Да, сударь, — проговорила она; теперь она знала, как отвечать, к тому же ей вспомнилось правило, не раз слышанное в детстве, что вежливее ответить «да», чем «нет».

— И еще усиливается?

— Да, сударь.

Тут доктор обратил внимание на самого себя и, будучи опытным и непредвзятым наблюдателем, отметил, что невралгическая боль у него сразу стала затихать.

И он решил:

— Я на пороге величайшего открытия: передачи болезней.

После некоторых дополнительных исследований он сделал над новым медиумом опыт в присутствии избранных гостей: ирландского иезуита отца О'Конора, чернокожего доктора-гаитянина Фенелона Кока, корреспондентки феминистских газет мадемуазель Коний и испанского художника Берругеты, который приехал специально затем, чтобы изучить выражение лица при экстатических состояниях. По обыкновению, доктор Бод прежде всего предупредил об опасности неумеренно смелых экспериментов.

— При внушениях следует соблюдать величайшую осторожность, — поучал он. — Однажды я сказал некоей чрезвычайно восприимчивой пациентке: «Мадемуазель Роза, вы — птица». Она настолько уверовала в это, что бросилась к окну, чтобы вылететь. Я ее схватил в тот момент, когда она уже повернула шпингалет.

Он слегка потер опущенные веки Леокадии и приказал ей уснуть, потом чуть нажал рукой на ее голову и тут же убедился, что она уже прошла две первые стадии гипноза и теперь находится в состоянии сомнамбулизма.

— Глаза закрыты, — отметил он. — Кожа и мускулы совершенно утратили чувствительность.

И он объяснил, как будет протекать опыт. Присутствующие увидят, что загипнотизированная, войдя в соприкосновение с больным, тотчас же почувствует и проявит симптомы его заболевания. В данном случае это будет паралич с дрожью.

— Паркинсонова болезнь, — поддакнул чернокожий врач.

— Вот именно, — продолжал Бод. — Пациент — бывший торговец фуражом, живет на свои сбережения в пригороде Парижа; это субъект с нормальным, умеренно развитым интеллектом. Болезнь, начавшаяся. года три тому назад, сначала протекала в скрытой форме. Ритмическое дрожание незначительной амплитуды долгое время было локализовано в одной руке. Теперь, как вы изволите увидеть, заболевание распространилось на всю половину тела, а также на нижние конечности.

Старик появился и с трудом прошел несколько шагов, склонив туловище вперед и понурив голову; атлетическое тело его исхудало и захирело, весь облик свидетельствовал о тоске и отчаянии. Это был господин Матюффа.

Леокадия знала его. Опыт, который Бод показывал сегодня, он уже три раза производил без свидетелей, и добрая Ватория, тронутая физическим убожеством старика, всем сердцем старалась облегчить его страдания; она была очень расположена к нему и считала его красавцем мужчиной, хоть он и был старый, плешивый, немощный и голова его блестела, как начищенная кастрюля. Старик сел против нее и стал трястись.

Леокадия взяла его за руки, как ей наказывал доктор, прижалась к нему коленями и тоже стала трястись.

— Обратите, господа, внимание, — говорил доктор. — Ритмическая дрожь небольшой амплитуды, которую воспроизводит загипнотизированная, очень характерна для данного заболевания. Даже при желании девушка не могла бы его сознательно имитировать: здесь передача заболевания совершенно очевидна.

Четверть часа спустя г-н Матюффа с трудом встал и неуверенным шагом направился к двери.

— Ну, что ж, вы дрожите меньше. Явное улучшение, — сказал ему Бод.

Господин Матюффа, подобно всем, кто страдает паралитической дрожью, всегда трясся меньше непосредственно после того, как мускулы его приходили в движение. На самом же деле он не ощущал ни малейшей перемены, и в желудке у него все так же жгло.

Тем не менее он дрожащим, прерывистым голосом ответил:

— Теперь лучше, господин доктор, теперь лучше. Он сам почти верил в это и охотно это подтверждал,

потому что возлагал большие надежды на все новые способы лечения, а. этот способ особенно пришелся ему по душе: его радовало прикосновение девичьих колен, их тепло было ему приятно, от них словно веяло какой-то свежестью.

— Куда лучше, господии доктор!

Чернокожий врач, ирландский иезуит и барышня репортер что-то записывали.

Тут Бода вызвали в кабинет, чтобы подписать какой-то документ, и он предупредил собравшихся, что обращаться к спящей бесполезно, что она все равно ничего не услышит, ибо состоит в общении только с ним, экспериментатором.

Бод долго не возвращался, и художник Берругета, чуждый, как все люди искусства, науке и ее методам, рискнул, несмотря на указание доктора, обратиться к спящей Ватории и шепнул ей на ухо:

— Какая ты прелесть! Приходи ко мне в мастерскую, я тебя нарисую.

Слабым, как дуновение, но все же внятным голосом она прошептала:

— С удовольствием.

Минуту спустя доктор Бод вернулся; он слегка дунул на веки усыпленной, и она потянулась, как бы пробуждаясь.

— Теперь, господа, вы можете поговорить с девушкой и расспросить ее, — сказал он.

Полтора месяца Ватория перенимала различные болезни. Заминка вышла только с хроническим энтеритом да двумя-тремя опухолями, после чего Бод благоразумно определил ее по части нервных заболеваний, симптомы которых воспроизводились у нее безошибочно.

Практикант Мильсан, с которым она очень подружилась, однажды спросил ее строго:

— Зачем ты плетешь Боду такие небылицы?

— Я не плету небылиц.

— Ты ведь вовсе не чувствуешь, что болезни переходят в тебя.