8–9–8

— Узнаешь меня? — вновь повторяет вопрос Умберто. — Когда-то мы уже встречались.

— Десять лет назад, в аэропорту, — неожиданно севшим голосом произносит Габриель. — Вы дали мне автограф.

— «io gia di qua,—мурлычет Умберто себе под нос. — io gia di qua».Надеюсь, ты перевел это чудное итальянское словосочетание.

— Нет, — припертый к стенке Габриель вынужден сказать правду, не врать же великому Умберто.

Это — недостойно и мелко.

— А ведь у тебя было десять лет, дорогуша. Целых десять лет.

— Я… Я хотел, чтобы эти слова остались тайной.

— Ты это только что придумал? — Умберто ведет себя в магазинчике по-хозяйски, ходит вдоль полок, изредка пощипывая корешки книг. — Но все равно, молодец.

— Я не придумал это только что… Все так и есть. Так и было.

— Не слишком-то ты преуспел за десять лет, как я посмотрю. А я вот много путешествовал. Совсем недавно вернулся из Англии. Скверная странишка, доложу я тебе. Мало, очень мало солнца, сплошная сырость, сплошной туман. Бывал в Англии?

Врать великому Умберто — недостойно и мелко.

— Нет, — выдавливает из себя Габриель.

— А в Марокко? Ты бывал в Марокко? В Касабланке, в Мекнесе?

— Нет.

— А в Ксар-эль-Кебире? Там прекрасное ковровое производство.

— Нет. В… Ксар-эль-Кебире я тоже не бывал.

— Ну, наверное, ты заглядывал в Германию? В Португалию или, может быть, в Тунис?

— Никуда я не заглядывал.

— Так и просидел здесь сиднем все десять лет?

— Я не мог оставить магазин, он требует моего постоянного присутствия.

— И при этом почти всегда закрыт. Как же тебе удается сводить концы с концами, дорогуша?

— Как-то удается.

— Или все дело в доброй фее? Она могла бы растаять, но не захотела. Легких путей она не ищет, ведь так? Вот и волочет кое-кого по жизни, вливает средства, как в бездонную бочку.

— Это несправедливо. Все эти обвинения, я имею в виду.

— Разве я кого-то обвиняю? Упаси меня бог! Просто пытаюсь понять, чем ты занимался десять лет.

Несчастная Габриелева голова идет кругом, она того и гляди взорвется. А Умберто не обращает никакого внимания на муки Габриеля. Все так же перемещается по магазинчику и не просто ведет себя по-хозяйски: такое ощущение, что он бывал здесь, и неоднократно. Чему тут удивляться, Умберто — великий писатель, а для писателей нет ничего тайного, ничего запретного, они везде чувствуют себя как дома — в чужих пространствах, в чужих мозгах.

— Ты, наверное, посвятил целое десятилетие девушкам, — высказывает предположение Умберто. — Красивым девушкам. Необычным девушкам. Экзотическим девушкам. А иногда — просто забавным.

— Да. Необычные и экзотические девушки меня особенно привлекали. Но и с забавными было неплохо.

— Еще бы! А вот скажи мне, дорогуша, по какому ведомству проходит сопливая террористка, готовая взорвать весь мир только потому, что у кого-то одна пара трусов, а у кого-то— целых три сотни? Она необычная? Она забавная?

— Знакомых террористок у меня не было. — Теперь Габриель вовсе не уверен в этом.

— Неважно. Просто скажи.

— Наверное, ее можно назвать необычной.

— А какая-нибудь восточная дамочка или латиноамериканка, они экзотические, да?

— Да.

— И красивые?

— Возможно.

— Встречаться с ними одно удовольствие, вот только они всегда хотят от тебя больше, чем ты можешь дать. Издержки темперамента, так я это называю.

— Любая девушка хочет от тебя больше, чем ты можешь дать. Вне зависимости от темперамента.

— Верно, дорогуша. Ты умнее, чем я думал, и в состоянии делать логические выводы. Но чтобы научиться столь немудреной логике, хватило бы недели. Или одной мало-мальски продолжительной связи, дней этак на пятнадцать. А чем ты занимался все остальное время?

— Десять лет?

— Десять и ни годом меньше.

Глухой и вместе с тем чрезвычайно насыщенный обертонами голос Умберто действует на Габриеля гипнотически. Вопросы, которые задает Умберто, больше не кажутся ему неуместными, провокационными и раздражающими: великий писатель имеет право на все, на любую глупость, на любое вмешательство в любую жизнь, пусть и не всегда санкционированное; на любое преступление.

Преступление.

При чем здесь преступление?

Он, Габриель Бастидас де Фабер, сочинил книгу о преступлении. Он потратил на нее уйму лет (последние десять — так точно) и совсем скоро должен быть вознагражден за труды. Конечно, то, что вышло из-под пера Габриеля не обладает мощным интеллектуальным зарядом, который так свойственен Умберто, но и титул «нового короля триллеров» что-нибудь да значит.

— Ого! Да у тебя здесь сигары! Чертова пропасть сигар! Не возражаешь, если я покурю?

— Конечно. — Габриель не в силах ни в чем отказать Умберто.

— Так-так-так. — Непревзойденный автор «Маятника Фуко» роется в хьюмидорах и коробках с сигарами самым бесцеремонным образом. — Просто глаза разбегаются! А ты бы что порекомендовал мне?

— Покрепче или послабее?

— Поинтереснее. Поэкзотичнее. Позабавнее.

— Как это — «позабавнее»?

— Упс-упс, — Умберто пропускает реплику Габриеля мимо ушей. — «Cohiba»…

— Это любимые сигары Фиделя Кастро. Их вертят специально для него, под заказ.

— Ну и пес с ней, с «Cohiba». Не будем отнимать у Фиделя то, что принадлежит ему по праву, пожалеем команданте. Вот еще «Боливар»… Как, рекомендуешь?

— «Боливар» — слишком крепкие сигары, не всякий курильщик с ними справится.

— А я слыхал, «Боливаром» балуются даже некоторые девушки. Но лично я не собираюсь пакостить ими горло, оно мне еще пригодится, верно?

— Да…