8–9–8

одна девушка была слепой

одна — очень-очень юной

одна — брюнеткой с ярко-синими глазами

одна — вылитой Роми Шнайдер

одна — не слишком молодой и слишком доверчивой

одна — иностранкой

одна — синхронной переводчицей с румынского.

Их смерти — очередной вариант ожерелья, вот только охотников носить его найдется немного. Их смерти описаны в подробностях еще более выпуклых, здесь важна каждая мелочь, здесь каждая секунда агонии фиксируется и получает порядковый номер.

Из всех жертв Габриелю больше всего жаль Роми Шнайдер, но и брюнетку, и синхронную переводчицу с румынского тоже жалко. А самой чудовищной была смерть слепой девушки, которая до самого конца не понимала, что происходит. Наивный, доверчивый птенец, она думала, что человек рядом с ней — самый добрый на свете, пусть немного странный, но добрый. И то, что он хочет показать ее невидящим глазам, — не что иное, как любовь. Конечно, она слышала о любви, но даже в самых смелых мечтах не могла представить, что это чудо когда-нибудь случится и с ней.

Габриель сам едва не попался на удочку, вчитываясь в строки, посвященные смертельной игре со слепой девушкой. Птицелов выглядел по-настоящему влюбленным, и слова, написанные им, были словами влюбленного человека. Они даже на какое-то время утратили свою занозистость, стали легкими и многообещающими. И Габриель купился, как последний дурак, и пропустил момент, когда любовно приготовленное ложе превратилось в плаху. Раздавленный, он вернулся к истоку — и снова поверил словам-перевертышам, и снова пропустил момент.

Вот так. Смерть слепой девушки он пережил два раза.

И оба раза не смог предупредить ее, да и что предупреждать, если дело сделано?

А Птицелов в очередной раз ушел от возмездия.

Или все же не ушел?

И все произошло, как когда-то мечтал Габриель: его нашли мертвым в купе для некурящих. В поезде, который шел в Мадрид. Правда, после того что он сотворил, эта смерть показалась бы чересчур легкой. Любая смерть показалась бы легкой — кроме тех семи, что он приготовил своим жертвам. Вот если бы его самого заставить испытать тот леденящий ужас, то жестокое и безнадежное отчаяние, которое испытывали они!..

Ничего бы это не изменило, а убийца нашел бы сотню новых, еще не использованных слов, чтобы достойно описать теперь уже собственную кончину. Смерть — никакое не средство передвижения. Смерть — еще один повод для обновления языка.

Время Птицелова — ночь.

Сезон Птицелова — поздняя теплая зима.

Ночью Габриель спит и тем самым спасается от мыслей о Птицелове. Но поздней теплой зимой происходит обострение: Габриель нет-нет, да и заглянет в его дневник.

Зато весной, летом и осенью он почти не вспоминает о дневнике, живет вполне обычной жизнью и целыми днями пропадает в своем (спасибо Фэл!) магазинчике. Возиться с книгами намного приятнее, чем проводить часы среди мясных туш, тем более что Молина для него не авторитет. Малейшая попытка постаревшего и обрюзгшего мясника приобщить Габриеля к своему ремеслу заканчивается безрезультатно.

— Я не люблю мяса, — кротко поясняет Габриель.

— А есть?

— Есть тоже не люблю.

Габриель не врет. Он действительно не ест мяса, любой кусок — как бы хорошо прожарен он ни был, — кажется ему сырым. В любом куске проступает кровь, ее разводы повторяют те, что были на фартуке Птицелова. Удивительное дело, Габриель почти не помнит его лица, а разводы на фартуке — помнит.

— …Знаешь, кто не ест мяса?

— Вегетарианцы.

Молина морщится, он не верит в существование вегетарианцев. Для него вегетарианцы — это те «хитрожопые типы», которые днем митингуют в защиту животных, называя их «меньшими братьями», а по ночам, когда все спят, шастают на кухню за ветчиной и кусками окорока. И запихивают их в себя, обмирая от страха: вдруг кто заметит?.. Другое дело — тряпки и педики, эти уж точно не едят мяса, потому что не являются мужчинами. Молина еще не решил, к кому отнести выросшего Габриеля — к тряпкам или к педикам.

Но склоняется к первому.

Только тряпка живет как бог на душу положит, не стараясь хоть как-то упорядочить свою жизнь, не задумываясь о ремесле, которое обеспечило бы верный кусок хлеба и вызвало уважение у окружающих. Тут взгляды Молины полностью совпадают со взглядами матери: она тоже всегда стенала насчет «убыточной книжной лавки». Чтение же книг, по мнению Молины, было бы объяснимо, если бы потенциальная тряпка Габриель продолжил учиться, поступил бы в какой-нибудь университет, на юридическое или экономическое отделение. Давно известно, что юристы (они же — адвокаты) гребут деньги лопатой, и сам Молина мог бы стать адвокатом, если бы жизненные обстоятельства сложились по-другому. Но Молина стал мясником и не жалеет об этом.

Он так и не женился на матери Габриеля, предпочитая оставаться ее близким другом, — и это обстоятельство, похоже, печалит всех, кроме Габриеля. Еще неизвестно, как бы повел себя Молина, воцарившись в их доме на законных основаниях. Наверняка не давал бы Габриелю продыху, пытаясь выковать из него настоящего мужчину.

Но время упущено, Габриель теперь взрослый.

Ко всеобщему удивлению, он не стал подавать документы ни в одно учебное заведение, хотя закончил школу в числе первых. Этому есть несколько объяснений — главных и второстепенных. Ко второстепенным относится неизбежная смена обстановки, неизбежный слом привычного ритма жизни, неизбежное возникновение огромного количества новых людей. А вот новых людей Габриель как раз не любит, особенно если они надолго вторгаются в его жизнь и пытаются завязать с ним какие-то отношения. Нет, Габриель совсем не мизантроп, он всего лишь предпочитает наблюдать за всеми со стороны.

Так безопаснее.

Главным же является то, что ему не хочется надолго оставлять книги и сигары. Он привык к ним и хотел бы провести как можно больше времени в их обществе.

Отсюда и произросло желание открыть книжный магазинчик на улице Ферран. Не без помощи далекой Фэл, конечно. И той незначительной суммы, которую ему оставил отец. Она (даже с набежавшими процентами) такая крохотная, что о серьезном ремонте в помещении и речи не идет. Но ее вполне хватает на покупку обоев, краски, лака и кассового аппарата. К тому же закупать новое оборудование нет никакой необходимости: книжные полки очень крепкие и простоят еще не один десяток лет, медный звонок по-прежнему выводит трель, и голос его чист и ясен. А с потрясающим прилавком Габриель и так ни за что бы не расстался.

Кстати, автографа Федерико Гарсиа Лорки, великого поэта, обнаружить не удалось, хотя Габриель приложил к поискам недюжинные старания и несколько раз прочесал массив надписей с отцовской лупой в руках. Зато обнаружились другие — не менее интересные, не менее выразительные, чем вырезанные на дереве изображения разбитых сердец. Среди них — экспрессивные проклятия в адрес генерала Франко и «Испанской фаланги», [15] прейскурант цен на хамон [16] с 1951 по 1956 год, здравицы в честь Махатмы Ганди, две первых строки из песни «Битлз» «Yesterday» с пятью грамматическими ошибками; две первых строки из стихотворения Антонио Мачадо «Поэзия» — с двумя пропущенными запятыми. Признание в любви актрисе Ингрид Бергман, признание в любви актрисе Рите Хейуорт, признание в любви некоей Чус Портильо — самое колоритное из всех. Неизвестная Габриелю Чус сравнивается с лягушкой, несущей прохладу усталой груди возлюбленного в час, когда безжалостно печет солнце. Еще Чус сравнивается с коровой, чьи сосцы полны волшебного молока, и единственное желание возлюбленного — припасть к ним. А также с абиссинской кошкой — из-за вздернутого носика и миндалевидных глаз, которые хочется непрестанно целовать. Рядом с любовными признаниями Чус расположились два рецепта: один — как приготовить настоящий турецкий кофе. Другой — как приготовить настоящий французский буйабес с гребешками, креветками и мидиями, шафран лучше не перекладывать.

15

Правая партия в Испании, распущена в 1977 г.

16

Традиционная испанская ветчина.

Но абсолютное первенство среди надписей держит философское послание из трех слов:

«Я УЖЕ ЗДЕСЬ».

Габриель называет его блуждающим из-за того, что оно то появляется, то исчезает, ловко маскируясь за Франко и Махатмой, за Ингрид, Ритой и Чус и даже за морскими гребешками. «Я уже здесь»можно отнести и к самому Габриелю, вернувшемуся сюда, чтобы дать новую жизнь старому магазину. Он сам клеит обои и шкурит поверхности полок, сам заказывает стекла для двух витрин, потому что старые безнадежно помутнели. Он рад, что табличка CERRADO/ABIERTOсохранилась в неприкосновенности, на ней нужно только обновить краску, позаботиться еще об одной табличке (с часами работы и названием) и перевезти сюда несколько десятков книг из библиотеки. Тех, которые давно прочитаны, не представляют библиографической ценности и с которыми не жалко расстаться. Несколько десятков книг — первый этап, за ним следуют долгие письменные консультации с Фэл и закупка литературы; еще консультации и еще закупка.