A and B, или Как приручить Мародеров
Шрифт:
После великолепно сданных экзаменов, перемежавшихся ее нервными срывами, разговорами с психомедиками и приемом лекарств, Эмили звали всюду. В Аврорат, в Мунго, в Сообщество Зельеваров, в крупнейшие магические университеты мира на должность профессора, преподавателя, исследователя… Никого не волновало ее психическое состояние и происхождение. Она была слишком талантлива, чтобы обращать внимание на мелочи. Но никто не знал, что в итоге она выбрала.
Однажды Ремус видел ее в штабе Ордена Феникса. Это был единственный раз, когда Эмили посетила его ради разговора с Дамблдором, а через неделю после этого ее обнаружили на посту в Мунго. Официально она была целителем, но Ремус знал, что на деле она лишь проводит исследования на тему волчьего зелья и черт знает, чего
Если ранее Эмили была скрытной, то теперь из нее нельзя было выжать и словечка. Она оборвала все контакты с теми, кого знала, и лишь с Ремусом она продолжала встречаться регулярно в одном из уютных маленьких лондонских кафе, настойчиво держа дистанцию. Он чувствовал, что она всегда наблюдает за ним, словно ангел-хранитель, и бесился от того, что не может сделать того же для нее. Ее жизнь становилась все более невидимой для него, а для всех прочих Эмили Паркер и вовсе перестала существовать.
— Будешь мне писать? — ни с того ни с сего брякнул Ремус первое, что пришло на ум.
Эмили подняла на него глаза. Она смотрела пристально, пока улыбка не стекла с его лица, и оно не приняло серьезное выражение.
— Я ухожу в невыразимцы, — сказала она.
Ремус откинулся назад на стуле, глядя на нее со смесью ужаса и восхищения.
— Вот как, — только и промолвил он. Все мысли в голове разом умерли, и сейчас там лишь покачивалась оглушающая тишина.
— Я не могу сказать, чем я буду заниматься. Честно говоря, я вообще не имею права все это говорить, но эту вольность мне простят.
Ремус продолжал молча смотреть, а все его хлипкие, любовно выстроенные надежды рушились. Невыразимцы живут засекреченной жизнью. О них неизвестно ни-че-го. Невыразимцы столь же одиноки, сколь и талантливы, и Ремус прекрасно понимал, что это значит.
Он пытался порадоваться за Эмили, но понял, что у него не получается. Честно говоря, Ремус не знал ни одного невыразимца, кто хорошо бы кончил, что было совсем немудрено. Они либо погибали, либо сходили с ума, либо умирали в ходе собственных экспериментов. До чего Эмили докопалась, что ее пригласили в этот отдел, Ремус понятия не имел, но она явно зашла очень далеко.
Он собирался спросить, неужели это последний раз, когда они увидятся? И не мог, потому что не хотел слышать ответ. Он перебирал слова и чувства внутри себя, словно подбирая подходящую отмычку к сложному замку, но мысли путались и сбивались, отравленные страхом и болью.
— Почему ты не можешь поговорить со мной откровенно хоть раз? — тихо и отчаянно прошептал он наконец. — Сказать мне правду?
— Какую правду, Ремус? — ее голос треснул.
— Что любишь меня! Я, возможно, никогда не вернусь из стаи Фенрира и никогда больше не увижу тебя. Почему нельзя оказать мне такую простую милость?!
Эмили смотрела на него томительно долго. Взвешивала, мыслила, вымучивала.
Когда она начала говорить, Ремус ожидал совсем не тех слов.
— Я близка к разрешению загадки волчьего зелья. Я постараюсь успеть до твоего отъезда, чтобы хоть как-то тебе помочь или же ты получишь его потом. Когда вернешься. Я уверена, что ты вернешься. — Она подняла руку, призывая не перебивать ее. — Я так же близка к тому, что хотела сделать с Мальсибером и всеми, кто перешел мне дорогу. Я не могу сейчас добраться до Люциуса, но он уже получил свое, а вот они лишь ждут свой кусок торта. Очень скоро ты сможешь прочитать в газетах, что талантливые и подающие надежды потомки благородных семей сошли с ума от мучающих их ужасов. От того, что каждый день и каждую ночь к ним приходят все те, кого они замучили и убили, плачут и кричат им проклятия. Они будут умирать долго, Ремус. Сначала попробуют держаться самостоятельно, потом начнут искать лекарство, но у них ничего не выйдет. Не в
случае с моим зельем. А потом они отправятся в Мунго, на этот, второй этаж, где встретят меня. Я поговорю с каждым лично, и всех их, одного за одним будут находить мертвыми. Способ, как покончить с собой, они выберут сами, это будет мой им подарок.Эмили говорила отрывисто и жестко. В ее словах не осталось злости, была лишь цель человека, который шел к своей черной мечте годами и, почти достигнув финала, знал, что не отступится и что никто уже не способен помешать ему.
— А потом, — Эмили остро взглянула на Ремуса, — я примкну к тем, о ком я сказала чуть раньше. И тебя не будет рядом Ремус, потому что, когда я стану одной из них, тебя просто не должно быть рядом. Эта та работа, которой я смогу посвятить свою душу, в которой я смогу забыться и забыть о том, что я собираюсь сделать и вскоре сделаю. Я боюсь, что мое безумие и моя злость однажды сожрут меня, и я хочу отдалить этот момент единственно возможным способом — навсегда отказаться от эмоций и от тех, кто способен их вызвать во мне. Я буду выполнять свою работу хорошо, я стану одной из лучших среди них. Первой. Я буду наблюдать за твоей жизнью, по возможности помогать тебе и направлять тебя, если понадобится. Но не пытайся искать меня, Ремус, потому что ты лишь потратишь свое драгоценное время зря. И… — Эмили поднялась со стула, глядя на Ремуса сверху вниз с неожиданно испуганным выражением лица. — Я люблю тебя.
Ему понадобилась всего секунда на осмысление, а потом он вспыхнул словно фитиль.
Ремус оказался рядом в считанные секунды, с бесконечным наслаждением принюхиваясь и втягивая в себя ее запах. Эмили слабо стонала, пока он разрывал на ней медицинский халат горячими руками, сам подрагивая от предвкушения и накатившей страсти. Она почти плакала от нахлынувших эмоций, Ремус видел это, и это заводило его еще сильнее.
На ней оказались черные ажурные чулки, которые он себе и представлял, и он понять не мог, зачем они сдались ей на ее чертовой, унылой работе, где вокруг из мужчин были лишь безумцы и психи.
На ней были чулки, комплект черного нижнего белья и все. Все, что оказалось под халатом.
Он смотрел на нее, словно удивленный зверь, а потом раздраженно рыкнул.
Конечно, она знала, что он отправится к Сивому. Едва ли такая деталь могла укрыться от будущего невыразимца. Она знала, что он придет к ней, о чем будет говорить и о чем попросит. Она подготовилась. Не была уверена наверняка, но подготовилась на всякий случай. Просто просчитала его!
Чертова Эмили Паркер!
Ремус распалился еще сильнее. От ощущения собственной глупости, от понимающей улыбки Эмили, от ее гибкого молодого тела, которое сейчас казалось ему раскаленным, которое излучало самые разные, такие вкусные и дразнящие запахи.
Он облизал ее от самого лобка и до шеи, на ходу разрывая черный корсет, вжимая ее в твердый край стола и слушая ее сбивчивое дыхание. Ремус ощущал запах страсти и горечи, запах страха, запах похоти. Эмили вся будто состояла из запретов, которых так и хотелось смести, разорвать зубами и когтями.
Он не помнил, когда она успела пробраться своими тонкими пальчиками ему под свитер, приподнять его, высвобождая ремень брюк и расстегнуть их. Он не помнил, когда он буквально разложил ее на столе в одних уже чулках и распахнутом халате. Не помнил, как вошел в нее и когда успел оставить на ее белой коже столько синяков, укусов и отметин.
Он опомнился лишь, когда она застонала, почти плача, и он с удовлетворением почувствовал, что ей хорошо и больно. Но она никогда, никогда не могла довольствоваться его простой заботой и защитой, она всегда провоцировала его на колкие злые слова, на жестокие поступки, которые причиняли бы ей боль, делавшие ее беззащитной в его руках.
Ей нравилось подчиняться и страдать в то время, как Ремус просто пытался быть нежным.
В этом они были слишком, непозволительно разными, но сейчас, когда он сорвался после двух лет ее издевательств над ним, припоминая ее холодный и надменный тон, он наказывал ее. И, черт побери, ей это нравилось.