Молчат потухшие вулканы,на дно их падает зола.Там отдыхают великаныпосле содеянного зла.Всё холоднее их владенья,всё тяжелее их плечам,но те же грешные виденьяявляются им по ночам.Им снится город обреченный,не знающий своей судьбы,базальт, в колонны обращенныйи обрамляющий сады.Там девочки берут в охапкицветы, что расцвели давно,там знаки подают вакханкимужчинам, тянущим вино.Всё разгораясь и глупея,там пир идет, там речь груба.О девочка моя, Помпея,дитя царевны и раба!В плену судьбы своей везучейо чём ты думала, о ком,когда так храбро о Везувийты опиралась локотком?Заслушалась его рассказов,расширила зрачки свои,чтобы не вынести раскатовбезудержной его любви.И он челом своим умнейшимтогда же, на исходе дня,припал к ногам твоим умершими закричал: «Прости меня!»
«Жила в позоре
окаянном…»
Жила в позоре окаянном,а всё ж душа – белым-бела.Но если кто-то океаноми был – то это я была.О, мой купальщик боязливый!Ты б сам не выплыл – это яволною нежной и брезгливойна берег вынесла тебя.Что я наделала с тобою!Как позабыла в той беде,что стал ты рыбой голубою,взлелеянной в моей воде!Я за тобой приливом белымвернулась. Нет за мной вины.Но ты в своем испуге бедномотпрянул от моей волны.И повторяют вслед за мною,и причитают все моря:о, ты, дитя мое родное,о, бедное – прости меня.1960 –1961
«О, мой застенчивый герой…»
О, мой застенчивый герой,ты ловко избежал позора.Как долго я играла роль,не опираясь на партнёра!К проклятой помощи твоейя не прибегнула ни разу.Среди кулис, среди тенейты спасся, незаметный глазу.Но в этом сраме и бредуя шла пред публикой жестокой –всё на беду, всё на виду,всё в этой роли одинокой.О, как ты гоготал, партер!Ты не прощал мне очевидностьбесстыжую моих потерь,моей улыбки безобидность.И жадно шли твои стаданапиться из моей печали.Одна, одна – среди стыдастою с упавшими плечами.Но опрометчивой толпегерой действительный не виден.Герой, как боязно тебе!Не бойся, я тебя не выдам.Вся наша роль – моя лишь роль.Я проиграла в ней жестоко.Вся наша боль – моя лишь боль.Но сколько боли. Сколько. Сколько.1960 –1961
«Смотрю на женщин, как смотрели встарь…»
Смотрю на женщин, как смотрели встарь,с благоговением и выжиданьем.О, как они умеют сесть, и встать,и голову склонить над вышиваньем.Но ближе мне могучий род мужчин,раздумья их, сраженья и проказы.Склоненные под тяжестью морщин,их лбы так величавы и прекрасны.Они – воители, творцы наук и книг.Настаивая на высоком сходстве,намереваюсь приравняться к нимя в мастерстве своем и благородстве.Я – им чета. Когда пришла пора,присев на покачнувшиеся нары,я, запрокинув голову, пила,чтобы не пасть до разницы меж нами.Нам выпадет один почёт и суд,работавшим толково и серьезно.Обратную разоблачая суть,как колокол, звенит моя серёжка.И в звоне том – смятенье и печаль,незащищенность детская и слабость.И доверяю я мужским плечамнеравенства томительную сладость.1960–1961
«Из глубины моих невзгод…»
Из глубины моих невзгодмолюсь о милом человеке.Пусть будет счастлив в этот год,и в следующий, и вовеки.Я, не сумевшая постичьпростого таинства удачи,беду к нему не допуститьстараюсь так или иначе.И не на радость же себе,загородив его плечами,ему и всей его семьежелаю миновать печали.Пусть будет счастлив и богат.Под бременем наград высокихпусть подымает свой бокалво здравие гостей веселых,не ведая, как наугадя билась головою оземь,молясь о нём – средь неудач,мне отведенных в эту осень.1960–1961
Женщины
Какая сладостная властьдвух женских рук, и глаз, и кожи.Мы этой сладостию всластьдавно отравлены. И всё же –какая сладостная властьза ней, когда она выходити движется, вступая в вальс,и нежно голову отводит.И нету на неё суда!В ней всё так тоненько, и ломко,и ненадёжно. Но всегдаказнит меня головоломка:при чём здесь я? А я при чём?Ведь было и моим уделомне любоваться тем плечом,а поводить на свете белом.И я сама ступала вскользь,сама, сама, и в той же мереглаза мои смотрели вкосьи дерзость нравиться имели.Так неужели дело в том,другом волненье и отваге,и в отдалении глухом,и в приближении к бумаге,где все художники равныи одинаково приметны,и женщине предпочтенывсе посторонние предметы.Да, где-то в памяти, в глушидругое бодрствует начало.Но эта сторона душимужчин от женщин отличала.О, им дано не рисковать,а только поступать лукаво.О, им дано не рисовать,а только обводить лекало.А разговоры их! А страстьк нарядам! И привычка к смехуИ всё-таки – какая властьза нею, выходящей к свету!Какой продуманный чертёжлица и рук! Какая точность!Она приходит – и в чертогкаморка расцветает тотчас.Как нам глаза ее видны,как всё в них тёмно и неверно!И всё же – нет за ней вины,и будь она благословенна.1960–1961
Зима
О жест зимы ко мне,холодный и прилежный.Да, что-то есть в зимеот медицины нежной.Иначе
как же вдругиз темноты и мукидоверчивый недугк ней обращает руки?О милая, колдуй,заденет лоб мой сновацелебный поцелуйколечка ледяного.И всё сильней соблазнвстречать обман доверьем,смотреть в глаза собаки приникать к деревьям.Прощать, как бы играть,с разбега, с поворота,и, завершив прощать,простить еще кого-то.Сравняться с зимним днем,с его пустым овалом,и быть всегда при нёмего оттенком малым.Свести себя на нет,чтоб вызвать за стеноюне тень мою, а свет,не заслоненный мною.1961
Маленькие самолеты
Ах, мало мне другой заботы,обременяющей чело, –мне маленькие самолетывсё снятся, не пойму с чего.Им всё равно, как сниться мне:то, как птенцы, с моей ладониони зерно берут, то в домеживут, словно сверчки в стене.Иль тычутся в меня ониносами глупыми: рыбёшкатак ходит возле ног ребенка,щекочет и смешит ступни.Порой вкруг моего огняони толкаются и слепнут,читать мне не дают, и лепетих крыльев трогает меня.Еще придумали: детьмико мне пришли и со слезами,едва с моих колен слезали,кричали: «На руки возьми!»А то глаза открою: в рядвсе маленькие самолеты,как маленькие Соломоны,всё знают и вокруг сидят.Прогонишь – снова тут как тут:из темноты, из блеска ваксы,кося белком, как будто таксы,тела их долгие плывут.Что ж, он навек дарован мне –сон жалостный, сон современный,и в нём – ручной, несоразмерныйтот самолетик в глубине?И всё же, отрезвев от сна,иду я на аэродромы –следить огромные те громы,озвучившие времена.Когда в преддверье высотывсесильный действует пропеллер,я думаю – ты всё проверил,мой маленький? Не вырос ты.Ты здесь огромным серебромвсех обманул – на самом делеты крошка, ты дитя, ты елезаметен там, на голубом.И вот мерцаем мы с тобойна разных полюсах пространства.Наверно, боязно расстатьсятебе со мной – такой большой?Но там, куда ты вознесён,во тьме всех позывных мелодий,пускай мой добрый, странный сонхранит тебя, о самолетик!1962
Осень
Не действуя и не дыша,всё слаще обмирает улей.Всё глубже осень, и душавсё опытнее и округлей.Она вовлечена в отливплода, из пустяка пустогоотлитого. Как кропотливтруд осенью, как тяжко слово.Значительнее, что ни день,природа ум обременяет,похожая на мудрость леньуста молчаньем осеняет.Даже дитя, велосипедвлекущее,вертя педалью,вдруг поглядит на белый светс какой-то ясною печалью.1962
«Когда б спросили… – некому спросить…»
Когда б спросили… – некому спросить:пустынна переделкинская осень.Но я – как раз о ней! Пусть спросят синьи желтизна, пусть эта церковь спросит,когда с лучом играет на холме,пусть спросит холм, скрывающий покуда,что с ним вовек не разминуться мне,и ветхий пруд, и дерево у пруда,пусть осень любопытствует: куда,зачем спешу по направленью к летувспять увяданья? И причем Кура,когда пора подумывать про Лету?И я скажу: – О местность! О судьба!О свет в окне единственного дома!Дай миг изъять из моего всегда,тебе принадлежащего надолго,дай неизбежность обежать кругоми уж потом ее настигнуть бегом,дай мне увидеть землю роз и горс их неземным и отстраненным снегом,дай Грузию по имени назвать,моей назвать, плениться белым светоми над Курою постоять. Как знать?Быть может – нет… а всё ж,вдруг – напоследок?1962
Сон
О опрометчивость моя!Как видеть сны мои решаюсь?Так дорого платить за шалость –заснуть?Но засыпаю я.И снится мне, что свеж и скупсентябрьский воздух. Всё знакомо:осенняя пригожесть дома,вкус яблок, не сходящий с губ.Но незнакомый садоводвозделывает сад знакомыйи говорит, что он законныйвладелец.И войти зовет.Войти? Как можно? Столько разя знала здесь печаль и гордость,и нежную шагов нетвердость,и нежную незрячесть глаз.Уж минуло так много дней.А нежность – облаком вчерашним,а нежность – обмороком влажнымменя омыла у дверей.Но садоводова женаменя приветствует жеманно.Я говорю:– Как здесь туманно…И я здесь некогда жила.Я здесь жила – лет сто назад.– Лет сто? Вы шутите?– Да нет же!Шутить теперь? Когда так нежностолетьем прошлым пахнет сад?Сто лет прошло, а всё свежив ладонях нежностик родимойкоре деревьев.Запах дымныйв саду всё тот же.– Не скажи! –промолвил садовод в ответ.Затем спросил:– Под паутиной,со старомодной чёлкой длинной,не ваш ли в чердаке портрет?Ваш сильно изменился взглядс тех давних пор, когда в кручинене помню, по какой причине,вы умерли – лет сто назад.– Возможно, но – жить так давно,лишь тенью в чердаке остаться,и всё затем, чтоб не расстатьсяс той нежностью?Вот что смешно.1963