А П Чехов в воспоминаниях современников

И его рождение внесло "семейное счастье". Мы стали менее упорно бороться друг с другом, стали уступчивее. Явилось еще двое детей, и уж не могло быть речи о том, чтобы мы разъехались или развелись. Мне "пришпилили хвост", а Мише пришлось очень много работать, чтобы содержать семью.

В эти три года мы очень сжились, сдружились, и мне стало гораздо легче сносить припадки гнева Миши, тем более что он всегда в них горько раскаивался и старался загладить свою вину. Он даже почти не мешал мне писать в свободное время, а я начала печататься, и теперь жизнь казалась мне полной и часто, когда дети не болели, счастливой.

Было только скучно.

III

В январе 1892 года Сергей Николаевич праздновал 25-летний юбилей своей газеты{208}. Торжество должно было начаться молебном, а затем приглашенные должны были перейти в гостиную, где был накрыт длиннейший стол для обеда. В столовой гости не поместились бы, и поэтому там все было приготовлено для церковной службы.

Из гостиной в столовую проходили вдоль балюстрады лестницы из передней, а против лестницы было вделано в стену громадное зеркало. Я встала у дверей гостиной и могла, не отражаясь сама в зеркале, видеть в нем /209/ всех, кто поднимался, раньше, чем они показывались на площадке. Шли мужчины и женщины, много знакомых, много незнакомых, и я с тоской думала о том, какой скучный предстоял день. Посадят меня за стол с каким-нибудь важным гостем, которого я должна буду занимать, а обедать будут долго, долго, часами, и все надо будет ухитряться находить темы для разговора, казаться оживленной и любезной.

И вдруг я увидела в зеркале две поднимающиеся фигуры. Случается, что один взгляд снимает моментальную фотографию и сохраняет ее в памяти на всю жизнь. Я как сейчас вижу непривлекательную голову Суворина, а рядом молодое, милое лицо Чехова. Он поднял правую руку и откинул назад прядь волос. Глаза его были чуть прищурены, и губы слегка шевелились. Вероятно, он говорил, но я не могла этого слышать. Они поспели к самому началу молебна. Все столпились в столовой, послышалось пение, тогда я тоже вмешалась в толпу. И, пока служили и пели, я вспоминала мою первую встречу с Антоном Павловичем, то необъяснимое и нереальное, что вдруг сблизило нас, и старалась угадать, узнает ли он меня? Вспомнит ли? Возникнет ли опять между нами та близость, которая три года назад вдруг так ярко осветила мою душу?

Мы столкнулись в толпе случайно и сейчас же радостно протянули друг другу руки.

– Я не ожидала вас видеть, - сказала я.

– А я ожидал, - ответил он.
– И знаете что? Мы опять сядем рядом, как тогда. Согласны?

Мы вместе прошли в гостиную.

– Давайте выберем место?

– Бесполезно, - ответила я.
– Вас посадят по чину, к сонму светил; одним словом, поближе к юбиляру.

– А как было бы хорошо здесь - в уголке, у окна. Вы не находите?

– Хорошо, но не позволят. Привлекут.

– А я упрусь!
– смеясь сказал Чехов.
– Не поддамся.

Мы сели, смеясь и подбадривая друг друга к борьбе.

– А где же Антон Павлович?
– раздался громкий вопрос Сергея Николаевича.
– Антон Павлович! Позвольте вас просить...

Надя тоже искала глазами и звала. /210/

Чехов приподнялся и молча провел рукой по волосам.

– Ах, вот они где. Но и вашей даме здесь место рядом с вами. Прошу!

– Да пусть, как хотят, - неожиданно сказала Надя.
– Если им там больше нравится...

Сергей Николаевич засмеялся, и нас оставили в покое.

– Видите, как хорошо, - сказал Антон Павлович.
– Победили.

– Вы многих тут знаете?

– спросила я.

– А не кажется вам, - не отвечая, заговорил Антон Павлович, - не кажется вам, что когда мы встретились с вами три года назад, мы не познакомились, а нашли друг друга после долгой разлуки?

– Да...
– нерешительно ответила я.

– Конечно, да. Я знаю. Такое чувство может быть только взаимное. Но я испытал его в первый раз и не мог забыть. Чувство давней близости. И мне странно, что я все-таки мало знаю о вас, а вы - обо мне.

– Почему странно? Разлука была долгая. Ведь это было не в настоящей, а в какой-то давно забытой жизни?

– А что мы были тогда друг другу?
– спросил Чехов.

– Только не муж и жена, - быстро ответила я.

Мы оба рассмеялись.

– Но мы любили друг друга. Как вы думаете? Мы были молоды... И мы погибли... при кораблекрушении?
– фантазировал Чехов.

– Ах, мне даже что-то вспоминается, - смеясь сказала я.

– Вот видите. Мы долго боролись с волнами. Вы держались рукой за мою шею.

– Это я от растерянности. Я плавать не умела. Значит, я вас и потопила.

– Я тоже плавать не мастер. По всей вероятности, я пошел ко дну и увлек вас с собой.

– Я не в претензии. Встретились же мы теперь как друзья.

– И вы продолжаете вполне мне доверять?

– Как доверять?
– удивилась я.
– Но ведь вы меня потопили, а не спасли. /211/

– А зачем вы тянули меня за шею?

Антона Павловича не забывали присутствующие. Его часто окликали и обращались к нему с вопросами, с приветствиями, с комплиментами.

– Я сейчас говорю соседу: "Какая конфетка ваш рассказ..."

Эта "конфетка" нас ужасно рассмешила, и мы долго не могли смотреть друг на друга без смеха.

– А как я вас ждала, - вдруг вспомнила я.
– Как я вас ждала! Еще когда жила в Москве, на Плющихе. Когда еще не была замужем.

– Почему ждали?
– удивился Антон Павлович.

– А потому, что мне ужасно хотелось познакомиться с вами, а товарищ моего брата, Попов, сказал мне, что часто видит вас, что вы славный малый и не откажетесь по его просьбе прийти к нам. Но вы не пришли.

– Скажите этому вашему Попову, которого я совершенно не знаю, что он мой злейший враг, - серьезно сказал Чехов.

И мы стали говорить о Москве, о Гольцеве, о "Русской мысли".

– Не люблю Петербурга, - повторил Чехов.
– Холодный, промозглый весь насквозь. И вы недобрая: отчего вы не прислали мне ничего? А я вас просил. Помните? Просил прислать ваши рассказы.

Стали подходить чокаться шампанским. Чокались, кланялись, улыбались. Антон Павлович вставал, откидывал волосы, слушал, опустив глаза, похвалы и пожелания. И потом садился со вздохом облегчения.

– Вот она - слава, - заметила я.

– Да, черт бы ее побрал. А ведь большинство ни одной строчки не прочли из того, что я написал. А если и читали, то ругали меня. А мне сейчас не слов хочется, а музыки. Почему нет музыки? Румын бы сюда. Необходима музыка. Вам сколько лет?
– спросил он неожиданно.

– Двадцать восемь.

– А мне тридцать два. Когда мы познакомились, нам было на три года меньше: двадцать пять и двадцать девять. Как мы были молоды.

– Мне тогда еще не было двадцати пяти, да и теперь нет двадцати восьми. В мае будет.