А П Чехов в воспоминаниях современников

– Надя!
– испуганно вскрикнула я.

– Да, не выдержала, высказалась и очень рада. Ты дурно не поступишь, я в тебе уверена, но не уступай того, что принадлежит тебе по праву, не уничтожайся. Это возмутительно!

Надя редко так горячилась, и я была поражена.

– Поздно!
– сказала я.

И в это время Петр доложил, что приехал Антон Павлович Чехов{216}.

– Ах, а мне еще надо одеться.
– Иди, Лида, займи его.

Я пошла. Он стоял в кабинете.

– А как же ваше решение не бывать больше в Петербурге?

– Я, видно, человек недисциплинированный, безвольный... У вас расстроенный вид. Вы здоровы? Все благополучно?

– И здорова, и благополучно, и все хорошо.

Мы сели к круглому столу, на котором стоял поднос с куском сыра и фруктами. Бутылки еще не было.

– Да, я опять в Петербурге... И, вообразите, опять хочется писать пьесу...

Надя вышла не скоро. Мы успели поговорить о театре, о журналах, о редакторах, к которым он меня усиленно посылал.

Петя принес замороженную бутылку.

– Вы узнаете?
– спросила Надя, указывая на поднос.

Он сразу не понял.

– "Скучная история", - напомнила Надя.

Он улыбнулся и откинул прядь волос.

– Да, да...

Скоро в кабинет стали входить гости.

– А Сергей Николаевич только к двенадцати, - говорила Надя.

Разговор стал общим. /217/

Вдруг я спросила Антона Павловича:

– А вы еще не видали Чехова?

– Кого?
– удивился он.

– Чехова. Вы когда приехали?

– Я приехал вчера, - ответил он, - но я сам Чехов.

Я сконфузилась.

– Лейкина, Лейкина!
– закричала я.
– Я знаю, что вы Чехов.

Все засмеялись, а Антон Павлович смеялся и смотрел, как я краснею до слез.

– Нет, я еще не видал Лейкина, - сказал он.
– Ведь вы про Лейкина? Наверно, про Лейкина? Не про кого другого?

Я тоже начала смеяться и вдруг испугалась, что не смогу остановиться и заплачу, и потихоньку вышла из комнаты.

Что это со мной? Как глупо! Это нервы из-за Надиных разговоров.

Когда я вернулась, Чехов встал и пошел мне навстречу. Мы поговорили стоя и как-то незаметно перешли в гостиную.

– Расскажите мне про ваших детей, - попросил Антон Павлович.

О, это я делала охотно!

– Да, дети...
– задумчиво сказал Чехов.
– Хороший народ. Хорошо иметь своих... иметь семью...

– Надо жениться.

– Надо жениться. Но я еще не свободен. Я не женат, но и у меня есть семья: мать, сестра, младший брат. У меня обязанности.

– А вы счастливы?
– спросил он вдруг.

Меня этот вопрос застал врасплох и испугал. Я остановилась, облокотившись спиной о рояль, а он остановился передо мной.

– Счастливы?
– настаивал он.

– Но что такое счастье?
– растерянно заговорила я.
– У меня хороший муж, хорошие дети. Любимая семья. Но разве любить - это значит быть счастливой? Я в постоянной тревоге, в бесконечных заботах. У меня нет покоя. Все силы своей души я отдала случайности. Разве от меня зависит, чтобы все были живы, здоровы? А в этом для меня теперь все, все! Я сама по себе постепенно перестаю существовать. Меня захватило и /218/ держит. Часто с болью, с горьким сожалением думается, что моя-то песенка уже спета... Не быть мне ни писательницей, ни... Да ничем не быть. Покоряться обстоятельствам, мириться, уничтожаться. Да, уничтожаться, чтобы своими порывами к жизни более широкой, более яркой не повредить семье. Я люблю ее. И скоро, очень скоро я покорюсь, уничтожусь. Это счастье?

– Это ненормальность устройства нашей семьи, - горячо заговорил Чехов.
– Это зависимость и подчиненность женщины. Это то, против чего необходимо восстать, бороться. Это пережиток... Я отлично понимаю все, что вы сказали, хотя вы и не договариваете. Знаете: опишите вашу жизнь. Напишите искренне и правдиво. Это нужно. Это необходимо. Вы можете это сделать так, что поможете не только себе, но и многим другим. Вы обязаны это сделать, как обязаны не только не уничтожаться, а уважать свою личность, дорожить своим достоинством. Вы молоды, вы талантливы... О нет. Семья не должна быть самоубийством для вас... Вы дадите ей много больше, чем если будете только покоряться и мириться. Что вы, бог с вами.

Он повернулся и стал ходить по комнате.

– Я сегодня нервна. Я, конечно, многое преувеличила...

– Если бы я женился, - задумчиво заговорил Чехов, - я бы предложил жене... Вообразите, я бы предложил ей не жить вместе. Чтобы не было ни халатов, ни этой российской распущенности... и возмутительной бесцеремонности.

В гостиную вошел Петя.

– Лидия Алексеевна! За вами прислали из дома.

– Что случилось?
– вздрогнув, вскрикнула я.

– Левушка, кажется, прихворнул. Анюта прибежала.

– Антон Павлович, голубчик... Я не вернусь туда прощаться. Вы объясните Наде. До свидания!

Я вся дрожала.

Он взял мою руку.

– Не надо так волноваться! Может быть, все пустяки. С детьми бывает... Успокойтесь, умоляю вас.

Он шел со мной вниз по лестнице.

– Завтра дайте мне знать, что с мальчиком. Я зайду к Надежде Алексеевне. Дома выпейте рюмку вина. /219/

Анюта спокойно стояла в передней.

– Что с Левой?

– Да барин меня за вами послал, чтобы вы домой.

– Что у Левы болит?

Анюта, девушка лет семнадцати, служила помощницей старухи-няни.

– Знаю только, он проснулся и стал просить пить. А не жаловался. Барин пришел...

Миша сам открыл мне дверь.

– Ничего, ничего, - смущенно заговорил он.
– Он уже опять спит, и, кажется, жару нет. Без тебя я встревожился. Без тебя я не знаю, что делать. Пил почему-то. Разве он ночью пьет? Про тебя спросил: где мама? Мама скоро придет? Видишь, мать, без тебя мы сироты.

Он пошел со мною в детскую. Лева спокойно спал. Никакого жара у него не было.

Миша крепко обнял меня, не отпуская.

– Ты моя благодетельная фея. При тебе я спокоен и знаю, что все в порядке.

Мне вспомнилось, как он за обедом разбросал по полу все оладьи, потому что, по его мнению, они не были достаточно мягкими и пухлыми: "Ими только в собак швырять".

– А ты представляешь себе, как ты меня испугал?..

– Ну, прости. Сердишься? Уж такая ты у меня строгая. Держишь меня в ежовых. А я все-таки без тебя жить не могу. Ну, прости. Ну, поговорим... Весь вечер без тебя...