"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Скотоложество

В сельскохозяйственном мире средневековых славян животные представляли собой возможность для сексуального удовлетворения. Большинством славянских церковных деятелей скотоложество считалось серьезным грехом. Церковные нормы включали в себя описания способов сексуального использования целого ряда животных, чаще всего коров, но также и свиней, собак, птиц и пресмыкающихся²²⁶. В некоторых уставах говорилось о сексуальном употреблении как самцов животных, так и самок²²⁷. Нарушители могли принадлежать к любому полу, хотя правила, касавшиеся мужчин, были наиболее многочисленными. На женщин за подобный грех налагались такие же епитимьи, как и на мужчин²²⁸. Обычно накладываемая пятнадцатилетняя епитимья (согласно святому Василию) или двух-трехлетний пост, сопровождавшийся земными поклонами (согласно Иоанну Постнику), говорили о том, что грех скотоложества относился к той же категории, что и прелюбодейство или мужские гомосексуальные анальные сношения. Отдельные покаянные уставы проводили границу между сношениями с млекопитающими и сексуальным контактом с курами или другими птицами. За последнее, без сомнения, полагалась более легкая епитимья, потому что домашняя птица стоила дешевле и ее было легче заменить в отличие от прочих сельскохозяйственных животных²²⁹. Суровое осуждение скотоложества Анкирским собором, установившим двадцатилетнюю епитимью для молодого мужчины и пятидесятипятилетнюю епитимью для зрелого женатого мужчины, не нашло отражения в славянских нормах церковного права или в покаянных вопросниках²³⁰. Правда, разграничение между молодыми холостяками и более зрелыми женатыми мужчинами вполне соответствовало основной направленности норм славянского церковного права. Для молодого человека епитимья могла быть сведена к одному-единственному году поста?³¹. Как и для прочих сексуальных прегрешений, учитывалась частота нарушений, а в некоторых славянских уставах воспроизводилось ветхозаветное установление: съедал ли позднёе нарушитель мясо использованного им животного. В последнем случае церковнослужители чаще всего рекомендовали более продолжительные епитимьи согласно рекомендациям святого Василия²³². С точки зрения средневековых славян, сексуальные контакты с животными были не более разрушительны для общества, чем прочие несанкционированные сексуальные альтернативы, а они вовсе не заслуживали более суровых наказаний. И действительно, ряд русских церковнослужителей рассматривал скотоложество как нечто гораздо менее серьезное, чем множество прочих сексуальных прегрешений, и сводил епитимью всего лишь к сорока дням. Устав Ярослава предусматривал пеню в размере двенадцати гривен, что уравнивало скотоложество с кровосмесительством со свояченицей или с внецерковным разводом²³³.

Мастурбация

Поскольку сексуальное желание было само по себе злом, то верующим было запрещено пробуждать его в себе. Мастурбировать и вызывать у себя при этом похотливые мысли означало преднамеренно призывать дьявола. В притче, распространившейся на Руси в семнадцатом веке, говорится, как у молодого человека, регулярно занимавшегося «рукоблудием», пенис превратился в змея ³⁴. Но поскольку сексуальная активность отдельно взятой личности не несла в себе угрозы социальному порядку, большинство священнослужителей не призывало к суровым наказаниям. Обычной епитимьей за мастурбацию, обозначавшуюся греческим словом «малакия» или славянскими «рукоблудие» или «в ся (т. е. «в себя») блуд», являлся сорока- или шестидесятидневный пост в сопровождении от восьми до ста пятидесяти земных поклонов в день²³⁵. Альтернативная традиция воспринимала мастурбацию как нечто более серьезное, причем рекомендовалась трехлетняя епитимья. А поскольку случалось, что в пределах одной рукописи сосуществовали обе традиции, определять размер епитимьи для каждого конкретного случая должен был священник²³⁶. Вероятно, более длительная епитимья налагалась на тех, кто часто предавался мастурбации и не желал от нее отказываться, как это подчеркивалось в одном из манускриптов, где приводились оба варианта епитимьи²³⁷.

Славянское церковное право обычно трактовало мужскую и женскую мастурбацию одинаково²³⁸. Однако в одном из уставов для мастурбирующей женщины рекомендовалась всего лишь двенадцатидневная епитимья с шестьюдесятью земными поклонами²³⁹. Мастурбация могла иметь гораздо более серьезные последствия для мужчины, если бы исповеднику вздумалось трактовать ее как «испускание семени во зло» (бесспорная аналогия с «жертвой семени дьяволу», являвшейся составной частью блуда). Данный грех представлял собой «душегубие» - серьезное преступление духовного плана²⁴⁰. Судя по славянской терминологии, обычно мастурбация производилась при помощи рук. Автофелляция упоминалась один-единственный раз, возможно, потому, что лишь немногие мужчины обладают необходимой ловкостью, чтобы это совершить²⁴¹. Использование автоэро-тических приспособлений, как, например, «сосуда из воска или стекла», вводимого женщиной вагинально, а мужчиной анально, не отягощало греха²⁴². Мастурбация об землю в лежачем положении, имитировавшая сексуальные сношения с Матерью-3емлей, казалось, должна была бы вызывать гораздо более серьезную озабоченность среди священнослужителей из-за языческого подтекста. На самом же деле епитимья в таких случаях налагалась гораздо меньше обычной - от двенадцати до пятнадцати дней -причем и для мужчин, и для женщин размер ее был одинаков²⁴³.

Непроизвольные ночные эрекции и семяизвержения истолковывались исключительно в плане дьявольского наущения. И потому мужчина, испытавший подобное, наставлялся в целях самопроверки собственной совести, чтобы определиться, не воспользовался ли дьявол его духовной слабостью. Если этот мужчина мастурбировал или мечтал о женщинах (или мальчиках), тогда ответственность за приход дьявола лежала на нем самом. В этом случае мирянину нельзя было причащаться в тот день, а священнику - служить в церкви. Если же помыслы и деяния мужчины были чисты, ночное семяизвержение означало, что дьявол выискивал у него слабину, чтобы свести с пути истинного. И если такого рода случайный приход дьявола имел место ночью накануне того дня, когда предстояло причащаться, то, возможно, дьявол тем самым пытался помешать приобщению к животворным святым таинствам. В таком случае, чтобы не дать восторжествовать злонамеренным замыслам дьявола, следовало, невзирая на поллюции, допустить этого мужчину к причастию²⁴⁴. Согласно другим авторам, даже если сам мужчина не был виновником «искушения», ему нельзя было заходить в церковь, целовать крест или иконы, а также вкушать богородичный хлеб, пока он не помоется²⁴⁵. В одном из уставов предусматривалось наложение трехдневного поста со стапятьюдесятью земными поклонами в день за «невольный блуд»²⁴⁶. Епископ Нифонт разрешил допустить к крещению «великого человека», несмотря на «искушение» во время сна на протяжении истекших восьми дней²⁴⁷. Священнику, испытавшему неожиданное «искушение», было дозволено читать литургию, ибо не было другого священника, который мог бы его заменить.

В любом случае ночное семяизвержение, будь то случайностью или результатом сексуального возбуждения, влекло за собой усердное вознесение молитв с целью добиться прощения греха и укрепления духа в борьбе с искушением. Такого рода молитвы занимали в пределах одного манускрипта более тридцати страниц. Основными молитвами после ночного семяизвержения являлись покаянный псалом 50-й (соответствующий псалму 51-му в англоязычной версии Библии короля Иакова) и «Господи, помилуй!», повторявшиеся сто раз и сопровождавшиеся пятьюдесятью земными поклонами²⁴⁸. Если же непроизвольное семяизвержение произошло в тот момент, когда мужчина бодрствовал, на него налагался семидневный пост с сорока девятью земными поклонами в день²⁴⁹. Поскольку ночное семяизвержение воспринималось как серьезная угроза спасению души, для противодействия этому были разработаны специальные молитвы. Одной из таких молитв предшествовало следующее указание: «Если кого-либо терзает плотелюбивый демон похоти, то следует пропеть этот тропарь, который всегда помогает»²⁵⁰. И даже если мужчинам приходило в голову освободиться от самой возможности испытывать «искушение дьявольское», православные священники категорически осуждали само-оскопление. Обычной епитимьей в таких случаях был трехлетний пост на хлебе и воде²⁵¹.

Существовали и такие объяснения ночному семяизвержению, которые исключали трактовку его как свидетельства греха или намерения вступить в грех. Византийская церковная литература придерживалась сугубо физиологической точки зрения. Четверо именитых Отцов Церкви: Дионисий, Афанасий, Василий Великий и Иоанн Постник - единодушно утверждали в своих трудах, что само по себе семяизвержение не было греховным, но являлось вполне естественным. Афанасий сравнивал его с другими естественными явлениями, как, например, ростом волос или выделением слюны. Нечистыми могли быть только злонамеренные мысли и желания, результатом которых и могло стать данное конкретное семяизвержение²⁵². Такая альтернативная точка зрения пришла в славянский мир через перевод синтагмы, однако она так и не нашла своего отражения в славянском требнике. Вера славян в дьявольское происхождение сексуального желания делала для них невозможным принять физиологическое объяснение ночных семяизвержений.

Предположение, будто бы сексуальность несла в себе опасность как для одной отдельно взятой души, так и для благополучия общества, лежало в основе правил средневековых славянских Церквей по поводу воспрещенного секса. С учетом могущества дьявола и слабости смертных даже уступка в виде брака не считалась достаточной для предотвращения неподобающего сексуального поведения. Устанавливая правила по поводу сексуальных нарушений, церковнослужители чаще всего ссылались на необходимость исцелять грешные души. Любое пятнышко греха, даже самое незаметное, требовало покаяния. Однако в уме у священнослужителей пребывали в первую очередь реальности тогдашней социальной жизни, и именно этой меркой они измеряли относительную серьезность тех или иных сексуальных прегрешений. Поскольку базовой - экономической и политической — ячейкой общества была именно семья, то любая сексуальная активность, угрожавшая семейной стабильности, несла в себе опасность для общества. Не случаен тот факт, что наиболее серьезными нарушениями считались именно те, где скорее всего просматривалась возможность провоцирования социального беспорядка²⁵³.

Наиболее серьезной сексуальной угрозой прочности семьи являлось кровосмесительство, подрывавшее иерархический внутрисемейный порядок и ломавшее структуру семьи как таковой. Неверность со стороны жены ставила под вопрос верность этой женщины семейным целям и задачам, повиновение мужу и законность ее детей. Любая сексуальная активность, предполагавшая перемены в традиционно установившихся мужских и женских ролях, - прежде всего, использование альтернативных позиций соития и обращение к гомосексуальным отношениям, сопровождаемым семяизвержением, - угрожала гендерному распределению власти в семье и общине. Чрезмерность сексуальных страстей между мужем и женой могла сделать супружеские отношения неверными и зыбкими; поэтому всячески поощрялась сдержанность и сведение сексуальных контактов к необходимому минимуму. Брак, основанный на чувстве долга, воспринимался как более спокойный, чем основанный на эмоциях. Сексуальная активность лица, еще не вступившего в брак, могла также взломать изнутри как общину, так и семью. Девушка, спавшая до брака с мужчинами, не годилась в невесты, и тем наносился ущерб своей семье. Холостяк мог поставить себя и свою семью в тяжелое материальное положение, не говоря уже о бесчестье, если бы ему вздумалось удовлетворять свои сексуальные влечения с неподобающими женщинами.

Но когда социальная опасность от сексуального самовыражения оказывалась минимальной, славянские церковнослужители проявляли готовность к снисхождению. Холостяк, ограничивавшийся проститутками и рабынями, не вносил разлада ни в свою семью, ни в общину. Для социальной стабильности гораздо важнее было добиваться от рабов полного повиновения, чем заботиться о целомудрии рабынь. Несколько чрезмерная сексуальная активность в браке в разрешенные дни не беспокоила священнослужителей всерьез, если, конечно, это было всего лишь знаком нерастраченности юных сил, а не ублажением плоти или проявлением неуважения к религиозным ценностям. Точно так же мастурбация, которую взаимно практиковали муж и жена или однополые пары, вызывала озабоченность лишь в той степени, в какой она являлась проявлением чувственности, но сама по себе такая мастурбация не несла в себе серьезной угрозы социальным структурам.

Само собой разумеется, нарушения церковных норм по поводу воспрещенного секса были налицо. Уже само существование законов и покаянных вопросов говорит о том, что эти нормы преступались сплошь и рядом. Однако самоценность подобных правил и их соответствие нормам жизни средневекового славянского общества были, безо всякого сомнения, очевидны практически для каждого из членов общины. И потому Церковь могла полагаться на самйх верующих, ревносшо осуществлявших самоконтроль над собственным сексуальным поведением. Система регулирования поведения на базе исповеди была действенной только тогда, когда сами люди считали поведенческий стандарт основой собственной жизни. Следующей ступенью обеспечения соблюдения наиболее важных норм становились семья и община, докладывавшие приходскому священнику обо всех деяниях, нарушавших мир и покой. В этом случае священник выступал в роли наставника и судьи, обучая свою паству нормам морали и благопристойности, а также исправляя их ошибки. Лишь в редких случаях Церковь испытывала необходимость обращения к светским властям, чтобы те взяли на себя принуждение к повиновению в сексуальных вопросах: это касалось особо упорствующих, а также тех случаев, когда сексуальное нарушение являлось частью преступлений, не подпадавших под юрисдикцию Церкви. Одной из подобных ситуаций было изнасилование.

3. ИЗНАСИЛОВАНИЕ

Современные социологи рассматривают изнасилование как в первую очередь агрессивное действие, направленное против женщины, а не как поведение, проистекающее от наличия сексуального желания¹. Средневековые славяне придерживались того

же мнения, но к подобному выводу они пришли, исходя из совершенно иного комплекса базовых суждений. Изнасилование, не могло быть последствием нежной, но не в меру решительной романтической любви; такого не было и в помине. Если мужчина, не принуждая женщину к сексу, демонстрировал тем самым истинную любовь к ней, то, принуждая ее силой отдаться ему, мужчина открыто выказывал свою к ней ненависть. Дьявол, ненавидя род человеческий, подвергал мужчин мучениям похоти; и мужчины, ненавидевшие женщин, использовали секс как орудие подавления личности. Таким образом, концептуальное восприятие средневековыми славянами сексуальности как зла привело их к трактовке секса по принуждению как преступления, сопряженного с насилием.