… а, так вот и текём тут себе, да …

Я сел на маленькую табуреточку отцовского производства, чтобы завязать шнурки на чёрных кожаных туфлях.

– Ты никуда не пойдёшь,– сказала мне моя мать, стоя между мной и остеклённой дверью веранды.

– Посидишь дома,– подтвердил мой отец и задвинул засовчик на двери – плод своего слесарного искусства в Рембазе.

Происходящее смахивало на домашний арест без суда и следствия. Всё так же сидя, я кручинно опустил голову и негромко затянул протяжную песню:

Ой, Днипро, Днипро,

Ты широк могуч,

Над тобой плывут облака…

Дальше я не знал слов, медленно поднялся и сделал шаг к выходу.

Мой отец поймал мою шею в захват своими трудовыми руками молотобойца, дизелиста и слесаря.

Меня всегда восхищала рельефность бицепсов его рук.

Мать моя повисла на моём противоположном плече.

Волоча их суммарный вес, я продолжал медленно продвигаться к двери. Там я отодвинул задвижку, выкрутился из удушающей хватки двух противоборцев и спрыгнул с крыльца на кирпичную дорожку к калитке.

– Гадёныш!– крикнул мой отец.

– Негодяй!– вторила ему моя мать.

С победным смехом я воскликнул:

– Мама! Догогонь!

( … так, по рассказам родителей, в двухлетнем возрасте я выговаривал «догони!» …)

С тех пор я перестал разговаривать с родителями и перестал ходить на демонстрации.

Вместо этого я сворачивал на Профессийной влево и шёл до самой окраины, где дома сменяются лугом и деревьями лесополосы вдоль насыпи железнодорожного полотна. Оттуда пустынная полевая дорога вела меня в сторону станции Куколка.

До станции я не доходил, а через пару километров сворачивал на отделяющуюся от насыпи ветку пути, по которому никто не ездит – он запасной, на случай войны.

Одинокая рельсовая колея соединяет киевскую и московскую часть магистрали в объезд Конотопа.

Он ж стратегически важная узловая станция и его разбомбят в первую очередь.

Вот зачем понадобился объездной путь, который, не заходя в Конотоп, плавной дугой через пустые поля выводит к сеймовскому лесу.

Возле остановки «Присеймовье» я уходил к реке, где когда-то, ещё неженатыми, мы отдыхали с Ирой.

Там я прочитывал «Morning Star» почти от корки до корки – кроме последней спортивной страницы, которую всегда игнорировал.

Газету я оставлял лежать на берегу – авось кому и пригодится.

Обратный путь тянулся вдоль основной двухколейной магистрали. Тропою под её высокой насыпью я входил в Конотоп и долго шёл вдоль огородов – аж до второго моста, где железная дорога сворачивает к Вокзалу.

Тут мы с ней расставались и по окраинным улочкам я шёл вдоль Болота уже в вечерней темноте, чтобы за старым кладбищем пересечь улицу Богдана Хмельницкого, а потом по Сосновской выйти к конечной трамвая, откуда до Декабристов всего ничего.

В целом получался замкнутый круг – откуда вышел, туда и вернулся, прошагав весь день. Эти сольные марш-броски заменили мне демонстрации.

…ах, о чём

мы хох'oчем?

ведь не 'oчень

ох'oчи…

Но всё это в дальнейшем, а в самый первый раз при мне не было газеты «Morning Star», но было ощущение булавочного укола в грудь слева. И он никак не проходил, сколько не почёсывай рубашку в этом месте.

И даже ночью он оставался со мной, поэтому с утра я решил заняться трудотерапией.

Я отправился в локомотивное депо, проник на его безлюдную и тихую, по поводу второго праздничного дня, территорию и там вышел к незавершённому строительству административного корпуса.

У груды силикатного кирпича нав'eзенного самосвалами я установил пустой поддон и принялся складывать на него кирпичи.

Иногда приходилось левым локтем зажимать грудь, пронзаемую уже не булавкой, а спицей.

Когда на поддон были сложены все двенадцать рядов кирпича, я сказал себе, что жить буду и поднялся на незавершённый третий этаж.

Тут я снял с угла кладки Весёлого Роджера, сунул его в дыру одной из плит перекрытия и присыпал засохшим раствором.

Запугиванья Кирпы остались пустой угрозой – в то лето меня так и не увезли в Ромны.

Неужто я поумнел?

Сомневаюсь. Просто как-то не подвернулись ничьи высокопоставленные мозоли.

К середине мая игла, или булавка, или что уж там воткнулось мне в грудь, потихоньку сама собой вытянулась, а через много лет мне стало ясно, что это я пережил свой первый инфаркт.

В моём не продуманном в подробностях плане подкатила несложная и даже приятная деталь – сборка отпечатанных текстов в один общий том рассказов.

Для этого я купил в Универмаге папку с плотной пластиковой обложкой и никелированными кольцами-застёжками внутри.

Обычно в таких папках держат общегодовые бухгалтерские отчёты на полках, в ряду таких же папок с широкими корешками.

Дырокол для пробивки страниц машинописного текста по размеру кольцевых застёжек я взял у секретарши СМП-615.

Начальник аж позеленел, увидав меня в пределах своей птицефабрики, но его мозоли ещё не доросли считаться высокопоставленными.

Смонтированный в папке сборник рассказов разместился в симпатичном целлофановом пакете и я повёз его – трубите фанфары! литавры гремите! – в стольный град Киев, в книжное издательство «Днiпро».

В первом кабинете, где я гордо объявил, что тут, вот, у меня сборник переведённых рассказов В. С. Моэма, улыбчивый молодой человек ответил, что по Моэму он не специалист и нужный мне сотрудник сидит через два кабинета по коридору, может быть, проводить?

С не меньшей благовоспитанностью я сказал, что, по-моему, и сам найду, спасибо.

В кабинете по указанному адресу сидел полноватый, но тоже молодой человек и с отвращением смотрел на кучку машинописных страниц в фиолетовой картонной папке с белыми шнурочками-завязками на своём столе.

От Моэма он не открещивался и тогда я вынул и положил ему на стол увесистый том в серой пластиковой обложке.

Он нехотя открыл, глянул на название первого рассказа – «Дождь» – и спросил кто меня прислал.