… а, так вот и текём тут себе, да …

Но приносили они не каждую неделю, да и делились не всегда.

А всё из-за принципа, с которым я вернулся из киевской командировки.

Там у меня случилась дискуссия с одним молодым прорабом. Мы рассматривали случай рабочего лежащего, чисто теоретически, на земле у недоконченной, скажем, траншеи.

Прораб утверждал, что работяга тот ужрался в лоскуты – это единственно возможная гипотеза, ну, а я стоял на том, что человеку просто плохо стало и доказательство тому – его рабочая спецовка; ведь люди не пьют на работе.

Разумеется, я прекрасно знал, что они пьют где угодно и в чём попало, но в тот момент меня зачем-то потянуло встать на позиции идеализма.

По возвращении в Конотоп, когда мне в бригаде предложили глотнуть винишка, я продолжал корчить из себя борца за идеал и заявил, что на работе не пью, хотя и хотелось.

На это последовало резонное возражение, что вагончик не рабочее место.

Пришлось подредактировать формулировку и моим принципом стало – «я не пью в рабочей одежде».

Тогда мне, в виде компромисса, предложили переодеться в чистое, бухнуть и снова одеть робу.

Впоследствии процедура сократилась. Я просто раздевался до нижнего, делал пару вежливых глотков и опять натягивал спецуху.

В нашей бригаде к принципам относились уважительно и принимали меня даже в неглиже.

Вот только крановщик Виталя взрывался и выходил из себя:

– Чё ты ему оставляешь? Он же всех спалит.

– Не, он не стукач.

– А если мастер зайдёт, его в трусах увидит; не врубится, что бух'aем?

Но крановщик не член бригады, а Виталя даже и не конотопчанин. Он на работу приезжает из Бахмача, а что бесится так это темперамент у него такой.

Как-то в обед, после первой кружки, он начал строить смехуёчки:

– Ну, чё ты влип в тот «Всесвит»? Иди и тебе налью. Но только не раздеваться. У меня тоже принципы.

Он хохотал, весело блестел глазами, хватал бутылку четырёхпалой кистью и наливал себе и Кирпе.

Долг платежом красен.

В обеденный перерыв следующего дня я взял в гастрономе бутылку «Золотой осени» и плитку шоколада. Виталя с Кирпой играли в вагончике в карты.

Я не спеша разделся до трусов и начал подавать коллегам возвышенный пример сибаритского отношения к жизни, отхлёбывая понемногу из бутылки за 1 руб. 28 коп., вприкуску с дорогим шоколадом.

( … это вовсе не месть была, а чистая педагогика …)

Виталя долго сдерживался, но темперамент взял своё:

– Блииин! Бормотуху с «Алёнкой»! Во, извращенец!

Но это он, конечно же, из зависти – сам-то в жизни так не пробовал.

И я невозмутимо допил всю бутылку, даже и Кирпе не оставил, который Витале вчера подхихикивал.

( … хотя порой закрадывается сомнение – точно ли это педагогика, или всё же мстительный эксгибиционизм?..)

Но это исключительные случаи, а в основном я был непьющим, пока не грянул указ.

В четверг я малость перекайфовал в парной и на выходе из бани время перевалило уж за семь.

Прежде я б и внимания не обратил на это – счастливые часов не наблюдают – однако, указом по борьбе за трезвость торговля алкоголем поставлена в жёсткие рамки. И где теперь я выпью пива?

В забегаловке по ту сторону площади Конотопских дивизий вместо обычного сиянья флуоресцентных ламп внутри виднелся лишь свет одинокой дежурной лампочки.

С грустью проходил я мимо, покуда не заметил, что дверь забегаловки открылась и пара мужиков спустились с высокого крыльца.

Ну-ка, ну-ка, поглядим!

Незапертая дверь подалась под лёгким нажимом.

Тут и впрямь горела лишь одна лампочка в 100 ватт, как раз над пивным краном, но из крана текло пиво в бокалы!

Мужика разбирали их и отходили к высоким круглым столикам. Если б не скудное освещение – всё как в старые добрые беззаконные времена.

Нет, не всё. Нету прежнего шума и гама тёплых дружеских разговоров.

Продавец в белой поварской куртке раз за разом предупреждает из-за стойки:

– Тише, мужики, и давай по быстрому! И так нарушаем.

Нет кайфа в кайфе под кнутом секундомера.

Здесь, в полутёмном зале подземелья, где не различить лица пьющего за столиком напротив, мы словно последние остатки ордена тамплиеров после его разгрома и предания анафеме. Прячемся от безалкогольных соглядатаев и доносчиков. Последняя торговка может тыкнуть в тебя пальцем и заорать:

– Держи его! Хватай! Зовите милицию!

Мы вне закона.

Честно говоря, забегаловки мне не сильно нравятся.

Стоишь в очереди и смотришь как подваливают корифаны и просто знакомые к стоящим впереди тебя:

– Братан, и мне парочку.

И вместо одной очереди выстаиваешь, фактически, две-три.

Ещё противнее, когда до крана уж совсем рукой подать, тебя вдруг толкает в бок полузнакомый кент – подмигивает, лыбится:

– Ты ж не забыл, что и мне три кружки.

Нет, в следующий раз уж лучше я в кафе; там только бутылочное, подороже, но этих наглых хвостопадных рож не будет.

И после очередной бани я гордо прохожу мимо забегаловки и топаю до кафе.

– Пива нет.

Блин! Придётся на Мир переться.

Но и в кафе рядом с кинотеатром тоже пива нет. Последний шанс – вокзальный ресторан.

Та же картина. Но ведь это четверг!

Пришлось брать бутылку белого вина.

Столы в ресторане большие, человек на десять каждый в окружении тяжких стульев в кожаной обивке, а посетителей почти нет.

Я уселся за один из столов где-то посреди зала и начал наливать в фужер как будто цежу пиво из бутылки – тонкой, словно спица, струйкой. Так уж у меня рука набита.

После первого фужера подошёл ко мне какой-то мужик неопределённого рода занятий, попросил разрешения присесть. Полный зал пустых столов, а его сюда тянет.

Ну, я не стал возражать.

Сидя на соседнем стуле, он начал излагать, что здесь проездом из города Львова.

Я ответил, что Львов тоже хороший город, добро пожаловать и всё такое; и начал наливать себе второй фужер.