А теперь любите меня

Она села рядом.

— В конце концов я поверю, что ты действительно странный, — произнесла она.

Она вопросительно посмотрела на меня, но я не мог ничего ответить. Мы молча сидели так, пока она не сказала:

— Я очень-очень беспокоилась…

Я опустил глаза.

— Ты мог бы послать весточку, — добавила она. — В твоей общаге мне сказали только, что ты уехал. Мне пришлось изводить секретариат факультета, чтобы мне дали номер твоего старого пансионата, я даже пошла в комиссариат, но совершеннолетние имеют право исчезать…

Я поднял взгляд.

— Ты звонила в Пансионат?!

Она смотрела прямо мне в глаза.

— Да.

Ее взгляд говорил: «Я знаю».

Я искал в ее лице признаки жалости, и мне пришлось нелегко: ни одного…

Я уткнулся взглядом в колени. Снова воцарилось молчание.

— Я говорила с твоим учителем биологии, — продолжила она, — он очень тебя ценит. Он тоже очень беспокоился…

Я слушал, ничего не отвечая.

— Какой он? — спросила она с улыбкой. — У него такой странный голос…

— Похож на канадского дровосека, — ответил я.

Она рассмеялась. Я посмотрел на нее и заметил, что у нее синие губы.

«Был бы я Дрянным Поэтом, — подумал я, — тогда бы я написал поэму об этом мгновении и назвал бы ее „Сапфировый смех“».

А затем я тоже рассмеялся, потому что сказал себе, что два месяца назад я не мог и подумать об этом. Раньше я думал бы так:

«Синие губы. Этот феномен основывается на распознавании холода организмом. Он замедляет циркуляцию крови, чтобы сохранить тепло в теле. Капилляры наполнены бедной кислородом кровью голубого цвета. Поскольку кожа на губах очень тонкая, под ней видны капилляры, и губы выглядят синими. Этот феномен сопровождается резким обесцвечиванием пальцев, болезненным ощущением в конечностях, мурашками по телу, речь может идти о том, что называется синдромом Рейно».

Когда я кончил смеяться, я заметил, что Юлия уже не смеется и смотрит на мой рот.

— Ты думаешь о синдроме Рейно? — спросил я ее.

Вот так все случилось: ее губы на моих, ее рука на моей щеке, ее язык в моем рту.

* * *

Я никогда не пробовал ничего подобного, я понял, почему целующиеся люди закрывают глаза: это как когда ты наслаждаешься каким-то лакомством — так лучше чувствуется вкус.

В мире столько же вкусов, сколько поцелуев, и если этот поцелуй можно было бы сравнить с чем-то вкусным, это было бы пиво: во рту он был прохладным, но согревал тело, а когда он закончился, было ощущение небольшого опьянения.

Я уткнулся лицом в шею Юлии. Она ласкала мой затылок кончиками пальцев. Мы так и сидели.

* * *

Наступил вечер. Юлия сказала, что хочет горячего кофе, а я ответил, что знаю место, где делают лучший кофе в мире.

Когда мы пришли в бар, он только начинал наполняться, но наш приход не остался незамеченным. Все взгляды обратились к Юлии. Мой взгляд встретился с ее: он не изменился. Юлия больше не видела моего отчаяния, но ее взгляд не изменился.

Мы подошли к стойке.

Когда какое-то экзотическое существо оказывается в моновидовом сообществе, случается, что это сообщество агрессивно относится к вторжению экзотического вида.

Но для Отчаявшихся Неотчаявшийсяне является экзотическим видом, потому что они таких уже видели. Даже в среде с большой концентрацией Отчаявшихся, как, например, в так называемом Исправительном учреждении, всегда найдется хоть один представитель Неотчаявшихся:в тюрьме это может быть посетитель или тот, кто работает в тюрьме. Стресс, связанный с лишением свободы, делает из заключенных очень хорошие кандидатуры в Отчаявшиеся, и один из пяти заключенных уже был таким досвоего заключения, то есть пятая часть тюремного населения происходит из среды с высокой концентрацией Отчаявшихся:из Приютови Приемных семей.

Я представил всем Юлию. Не знаю, был ли у меня настолько довольный вид, но все мне улыбались, подмигивали или слегка кивали, чтобы меня поздравить.

— Что тебе подать, голубчик? — спросила Хозяйка.

Пока мы пили кофе, в бар приходили все новые люди, музыка становилась громче, и вокруг нас начали танцевать.

А затем мне принесли пиво, Юлии — белое вино, а наши руки соприкасались.

Прямо у моего уха раздался голос Марко: «Ха, не беспокойся! Я у тебя ее не уведу! Я люблю пофигуристее!»

А затем голос Сабрины: «Я в заднице! Если вы когда-нибудь захотите сделать это втроем, вспомните обо мне!»

А затем голос Луи: «Как лекарь смог понять, что у меня деликатный желудок, когда он у меня в животе?»

* * *

«Это шлюха?» — спросил меня хозяин гостиницы, когда мы с Юлией вошли. Мы хором рассмеялись — я ее предупредил о его вопросах.

В моей кровати рот Юлии вновь соединился с моим, но более глубоко, чем в парке. И я почувствовал новое тепло.

Когда Юлия разделась и ее правая рука повела мою, я прикоснулся к ее телу. Никогда ранее моя рука не встречала ничего более нежного.

Я мог чувствовать, как бьется ее сердце в любом уголке ее тела, и мне казалось, будто у меня тоже сотни маленьких сердец бьются под кожей.

Вот так наступил этот миг.Будто все маленькие сердечки сжались в одно время:

Маленькая смерть. Выражение, приписываемое Амбру-азу Паре, французскому хирургу XVI века, известному тем, что он лечил королей Франции и изучал анатомию и на трупах, и на живых людях. Он считается отцом современной хирургии. Маленькая смерть означает короткий обморок, который как бы «отключает» церебральную систему.

Впервые ощутив Нервное содрогание,мой мозг словно перезарядился. И наступил Метаморфоз.

И потекли слезы.

Юлия меня обняла. Она прижималась губами к моим щекам и говорила: « Все хорошо, родной»,она говорила: «Не грусти, малыш».

Но это были не совсем слезы грусти и не слезы радости. Если меланхолия — это радость быть грустным, тогда это были Слезы меланхолии.Слезы, пролитые о Метаморфозе,который только что произошел: когда я вернулся из своей Маленькой смерти,мои папки очутились тут же, разложенные передо мной.

Моя голова легла на грудь Юлии, ее руки нежно гладили мои волосы. Я прикрыл веки и уснул так мирно, будто был мертв.

* * *

Меня разбудили губы Юлии, которые нежно целовали мой лоб и виски. Я прижался к ее телу, к ее утреннему теплу.

— Я должна идти, — прошептала она мне на ухо. — Но мы же отоспимся на выходных, правда?

Я поцеловал ее шею и волосы, чтобы сказать «да».

Когда она ушла, я приступил к пересмотру своих папок.

Сначала мне казалось странным, что они не причиняют мне боли, а затем я пришел к выводу, что, наверное, они стали доступными именно поэтому.