А ты гори, звезда

Они не постеснялись, подобно агентам охранки, тайно выпытывать, собирать, а потом раздувать всяческие грязные сплетни о большевиках и со злорадством выплескивать эту клевету на пленуме. Мартов сочинил огромное препохабнейшее письмо, содержание которого стало известно едва ли не базарным торговкам…

Дубровинский вскочил. Ударил кулаком по столу.

— И хорошо сделал Владимир Ильич, что потребовал привлечь Мартова к партийному суду, — проговорил он вслух. — Только зря потом проявил некоторую мягкость относительно сроков.

«Впрочем, нет, конечно, не зря, — подумал он, снова усаживаясь и придвигая к себе незаконченное письмо, — иначе бы, пожалуй, и не прийти к согласованному решению о созыве Всероссийской конференции. А нужна конференция чрезвычайно. Ну что же, главное по ее подготовке сделано. Здесь, в Петербурге. А сверх того удалось объехать ряд городов на юге России. Будут посланы делегаты. Спрашивали на местах: „А куда и когда выезжать?“ Знать бы самому! Скорее всего, конечно, в Женеву! А сроки? Надо сначала надежные щели на границе найти, чтобы делегаты вместо Женевы не попали прямо в Сибирь, на каторгу. Бесконечными арестами, полицейским террором люди запуганы до крайности. Удивительно, как еще до сих пор он сам не попался в хитрые сети охранки. Видимо, все-таки жизненный опыт…»

Он взял перо, повертел его, обмакнул в чернильницу.

Оставаться в Питере нет крайней нужды, здесь уже довольно прочно дела утвердились. Черед за Москвой. И там должно ему самому побывать. Правда, там опаснее всего, но и нужнее всего.

И наконец, повидаться с Анной, с детьми. Что — редкая переписка? Да еще с оглядкой на каждое слово, чтобы при перлюстрации писем в «черном кабинете» жандармы не выудили бы каких-нибудь нужных им сведений. Девочки, милые девочки, наверно, задергали Анну вопросами: «А когда папа снова приедет?»

Да, да, надо в Москву, и не откладывая. Хотя вся душа здесь, в России, и делается именно здесь живое дело, но приходит пора возвращаться в Женеву, заканчивать подготовку конференции там. Он, Иннокентий, сейчас отвечает за работу русской цекистской «пятерки», а из «пятерки» на свободе ныне только он один. Кто может рассказать о действительном положении в России лучше него? Всяческая и из разных рук течет сейчас к Ленину информация.

За плотной переборкой, отделяющей его комнату от комнаты хозяина квартиры, настенные часы глухо пробили восемь раз. Вот-вот должна прийти Катя, сообщить последние новости. Она после разгрома питерской «военки» уцелела, по сути дела, одна, заменяет там Веру Менжинскую. Молодец, ей за сорок лет, полнотела, но энергична, быстра, очень во всем помогает…

В прихожей прозвонил звонок. Дубровинский торопливо сунул письмо в карман пиджака и пошел открывать дверь. Звонок был условный: Дубровинский снял засов и тихо ахнул. Рядом с Катей стояла Людмила Менжинская.

— Бог мой! Какими судьбами? — Дубровинский повел их обеих в комнату, поближе к свету, а сам говорил только с Людмилой. — А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! — нарочитым басом загудел он. — Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько…

— Не смейся, не смейся, батьку! — Простодушно поворачиваясь то направо, то налево, Менжинская пальцем прикоснулась к усам Дубровинского. — А вы и впрямь Тарас Бульба — эка усищи какие отрастили.

— Да только усами и могу погордиться — сам на сушеную воблу похож. А вы нисколько не изменились, Людмила Рудольфовна. Письмо мое вы получили? Из Женевы. Январское…

— Письмо — нет. Ответ ваш получила.

— Не умею письма писать, — сознался Дубровинский. — То есть такие письма… Как вам сказать…

— …Человеческие!

— Да, пожалуй, так. И домой тоже больше все о деле пишу. Неловко на бумаге разводить разные антимонии. Потом, и времени на это как-то все не хватает. Так и вошло в привычку.

— Это верно. Жить — времени всегда не хватает. Тогда разрешите сразу о деле?

— Нет. Сперва разденьтесь, дайте я вам помогу, согрейтесь, на дворе холодно. Посидим. Да вы еще мне и не ответили: какими судьбами вы здесь оказались? Я ведь… — Он осекся, едва не сказал «много раз о вас вспоминал и расспрашивал даже»: — …я ведь ничего о вас не знаю.

— А я о вас, Иосиф Федорович, знаю все. Потому и пришла. Поговорить только о деле. А найти вас здесь, в Питере, помогла мне наша новая «военщица». — Она тронула Катю за рукав. — Вот, Люся.

— Э-э! — Дубровинский весело хлопнул в ладоши. — Этак вам недолго и меня превратить в Ивана Петровича!.

— То есть? — не поняла Людмила.

— А я и на Люсю отзываюсь, — объяснила Дубровинскому Катя. — Это моя прежняя кличка. — И Людмиле: — А ты разве забыла, как теперь меня называть?

Она со смехом стала трясти Менжинскую за плечи. Дубровинский укоризненно покачал головой: хороша конспирация! Ладно, получилось это в своем кругу. А при посторонних бы?

— Ну, чего же мы стоим, как часовые? Посидим, раздевайтесь, — повторил он, предлагая свою помощь.

Но Катя решительно отказалась. Она лишь распахнула пальто и поправила несколько выбившиеся из-под шляпки белокурые волосы.

— Мы совсем ненадолго, — проговорила она. — Во всяком случае, я, а Людмила как хочет.

— Мы уйдем вместе, — сказала Людмила. — Мне хотелось только взглянуть на вас, Иннокентий, — со значением нажала она на это слово, — и передать привет от Вячеслава. Князя Старосельского, — опять с нажимом и лучась своей немного озорной улыбкой, добавила она.

— Вот как, Вячеслав Рудольфович стал уже князем? — продолжая игру Людмилы, воскликнул Дубровинский. — И ясновельможный пан посылает привет низкому холопу? Откуда? Из каких родовых земель?

— О, ясновельможный пан, князь Старосельский захватил ныне покинутые вами земли древней Гельвеции. Да-с, и поселился на берегу озера Женевского.

— Да что вы! Шла речь о его приезде, но я никак не думал, что это свершится так быстро, пока я здесь.

— Надо знать моего братца, — шутливо вздохнула Людмила. — В Брюсселе ему не посиделось, и он махнул через Париж в Цюрих. И уж если Брюссель ему показался теплой печкой для сытых котов, так Цюрих — печкой, на которой для них еще и перинка подостлана. Но прежде чем осесть в Женеве, он еще пешком прошелся по Италии. Добрался до Рима, и не знаю, куда бы еще двинулся, если бы там его не настигла Вера. После разгрома «военки». Ей тоже на время нужно было уйти в тень.

— Что значит «пешком»?

— А у ясновельможного пана не было лошадей. И денег на их покупку. И на покупку железнодорожных билетов тоже. Кстати сказать, и на оплату ночлега и сносного обеда в траттории. Вячеслав утверждает, что походка у человека становится легче, когда он пешком идет натощак. Ничто ему тогда не мешает любоваться красотами природы, архитектурой древних городов, сокровищами музеев. И взоры в надежде на манну небесную все чаще обращаются вверх. Ну, а сестрица моя его быстро вернула с неба на землю. Привезла в Женеву. Сотрудничает и ведет техническую работу Вячеслав в «Пролетарии». А Вера здесь. С прежней квартиры мы съехали, поводов для ареста полиции пока не даем. Наловчились. Я, например, легальнейшим образом читаю лекции в культурно-просветительном обществе.