А. К. Глазунов

Балакирев брал из рук Саши ноты и тут же, проигрывая за роялем, разбирал каждую музыкальную фразу. Его замечания бывали очень интересными. Милий Алексеевич мог, например, изменив ритм темы, придать ей недостававшую ранее пленительную живость, мог посоветовать эффектный оркестровый прием. Он добивался от Саши большей самостоятельности в характере тем, напряженности и единства в их развитии.

Однако иногда на Балакирева что-то «находило».

— Что это у тебя за охота в лесу, разве бывает в лесу охота? — говорил он о симфонической увертюре Саши «Лес».

И если что-либо в показываемом произведении ему не нравилось, он, даже не доиграв до конца, высмеивал его так едко и беспощадно, что иногда вообще отбивал охоту продолжать задуманное. Саша, всегда очень мягкий и сдержанный, терпеливо переносил критику Милия Алексеевича, делая вид, что соглашается с его замечаниями. Но часто в такие минуты он начинал почти ненавидеть своего учителя, и ему казалось, что взгляд больших круглых глаз Балакирева приобретает какое-то хищное выражение. При этом он вспоминал рассказ Лядова о том, как тот однажды сжег свою пьесу после того, как показал ее Милию Алексеевичу.

В конце концов Саша стал приходить к композитору в те дни, когда знал, что тот пойдет ко всенощной и времени на урок останется немного. Он показывал ему гармонические задачи, написанные согласно его назиданиям, а «очень свое» откладывал напоследок, когда Балакиреву уже нужно было уходить. Иногда он провожал Милия Алексеевича в церковь и потом возвращался к нему обратно. Они пили чай с вареньем, композитор находился в благодушном настроении, и о непросмотренных сочинениях не было уже ни слова. В такие дни Саша, возвращаясь домой, радовался, что не по его вине, а по вине учителя его сочинения со «смелостями» оставались непоказанными и невысеченными.

Но если с Балакиревым ладилось не всегда, то дружба между Сашей и Стасовым росла с каждым днем. Саша иногда прямо из училища шел в Публичную библиотеку, где работал Владимир Васильевич. К нему приходили туда все — за советом, за помощью, просто поделиться впечатлением от новой картины, от концерта. Неугомонный старик всегда был окружен молодыми людьми, которым как-то помогал, что-то советовал, за которых где-то хлопотал. Представляя их своим знакомым, Стасов таинственно шептал: «Будущий великий поэт (или художник, или скульптор)». Многие, услышав это, скептически улыбались, но Стасов ошибался редко.

Общение с ним могло заменить учебу в университете. Владимир Васильевич был историком, искусствоведом, археологом, музыкальным критиком, блестящим знатоком литературы и народного творчества.

Во всех этих областях он создал серьезные труды, где страстно бичевал проявления рутины и косности и отстаивал новые, передовые, демократические убеждения.

Однажды Саша зашел к Стасову в его отдел, стены которого были сплошь увешаны портретами Петра Первого. Как и всегда, Владимир Васильевич был не один. Он о чем-то таинственно шептался с незнакомым молодым человеком, но шепот его был так громок, что слышался даже в коридоре.

Увидя гостя, Владимир Васильевич поднялся с места.

— А!.. Самсон Силыч пришел, — обратился он к Саше, называя его им самим выдуманным именем. Саша страдальчески поморщился.

— Уж какой я Самсон, ничего из меня не выйдет.

Стасов участливо заглянул в лицо, обнял за плечи.

— Что, опять от Милия досталось? Подожди меня. Я вот тут закончу с молодым человеком и провожу тебя.

Когда они шли по улице, прохожие оборачивались. Владимир Васильевич был необыкновенно красив и величествен. Высокий, статный старец с огромной седой бородой и мудрым прекрасным лицом, он походил на сказочного богатыря. Стасов ходил прямо, гордо подняв голову, а Саша, хотя и был моложе своего спутника больше чем на сорок лет, немного сутулился и глаза опускал вниз. Но и он тоже был высокого роста, и во всей его фигуре и спокойном выражении лица чувствовалось много скрытой, доброй силы.

— Да, трудный человек Милий и деспот, но ты на него не обижайся, — говорил Стасов. — К людям надо по большому счету подходить. И если видишь, что они еще много хорошего сделать могут, слабости мелкие и простить можно... А я, когда думаю о судьбе Милия и Мусорянина погибшего, хочу кричать и в набат бить! Такие талантища, силища такая растоптаны равнодушием и косностью российской.

Помню, в пятьдесят пятом году приехал Милий в Петербург. Он тогда был всего лишь восемнадцатилетним юнцом, но пианистом уже сложившимся. Играл чудо как хорошо, и притом русских авторов. Серов даже статью о нем написал. Мы тогда крепко с Милием подружились. Читали вместе, мечтали... — Стасов замолчал, задумавшись.

О дальнейшей судьбе Балакирева Саша уже знал. По приезде в Петербург будущий руководитель «Могучей кучки» познакомился с Глинкой, который раскрыл ему глаза на его призвание, показал, какие огромные, увлекательные задачи стоят перед русским искусством, убедил, что именно он, Балакирев, может и должен помочь осуществлению этих задач.

Милий Алексеевич был полон огня, энергии и надежд. И эти великие силы, до того времени неосознанно бродившие в нем, теперь разлились вдруг неудержимой лавиной, захватывая все на своем пути. Он выступал как пианист, дирижировал концертами Русского музыкального общества, организовал первую в России Бесплатную музыкальную школу. Познакомившись с Кюи, Бородиным, Мусоргским и Римским-Корсаковым, он увлек их на путь искусства. И хотя сам был младше многих из них, стал для всех этих начинающих музыкантов вдохновенным учителем, непререкаемым авторитетом.

«Не будь Балакирева, судьбы русской музыки были бы совершенно другие», — говорил Стасов.

Однако жизнь готовила ему тяжелые удары, которые постепенно подтачивали силы, веру в себя, разрушали здоровье. На Бесплатную музыкальную школу не хватало денег. Реакционно настроенная дирекция Русского музыкального общества была недовольна его пропагандой творчества русских композиторов. Ученики выросли и стали тяготиться непременным требованием своего учителя писать именно так, как ему кажется лучше.

Балакирев почувствовал себя усталым и одиноким. Ему пришлось покинуть пост дирижера Русского музыкального общества. Всеми силами пытался он спасти свое любимое детище — Бесплатную музыкальную школу, но и здесь потерпел неудачу. Не выдержав неравной борьбы, Милий Алексеевич наконец совершенно отошел от музыкальных дел и стал чуждаться всех своих бывших друзей. В душе у него что-то надломилось. Ему, непримиримому атеисту, вера в бога и религия стали казаться утешением в невзгодах. Он окружил себя гадалками, святошами и все время отдавал церкви.

Прошло почти десять лет, прежде чем Балакирев смог вернуться к жизни. Концерт 17 марта 1882 года, на котором исполнялась симфония Глазунова, стал знаменательным не только для Саши, но и для самого Милия Алексеевича. Это был один из первых концертов Бесплатной музыкальной школы, которым он продирижировал после длительного перерыва...

Они шли молча, думая об одном и том же, и Стасов вдруг вспомнил слова Пушкина:

Увы, наш круг час от часу редеет; Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет...