А. Разумовский: Ночной император

Но неожиданно вернулась Елизавета.

— Жалеешь? Незачем торчать на солнцепеке. Из окна будет видно распрекрасно. Принеси вина.

Слуг он не хотел вмешивать в это дело, сам принес на золоченом подносе, может быть, на том самом, что подносили и Лопухиной. Кресло к окну подвинул, с поклоном подал.

Первой привели Бестужеву.

Алексей приоткрыл раму, не отдергивая бархатных штор. Ворвался голос восторженной толпы. Елизавета сквозь щель в шторах все видела и слышала. Алексей, стоял позади ее кресла. Палач содрал с Бестужихи платье… и она незаметно сдернула с груди изумлявший всех золотой, осыпанный бриллиантами крест. Палачи покупались и продавались. Этот был хороший профессионал. Левая рука опустила крест в карман — на алой рубахе для того и были прорезаны глубокие карманы, — в правой привычно заходил кнут. Но он почти не касался плеч, палач останавливал его на излете. Стонала Бестужиха больше для показухи. Тем же манером и нож, выдернутый из висящих на поясе ножен, — он лишь скользнул во рту, пустив кровь…

— Следующую! — весело вскричал хмельной, как водится, палач, поглаживая бороду.

Следующей была дура… распрекрасная, но все-таки дура, Наталья Лопухина.

Когда палач привычной, сильной рукой, одним рывком, распустил на ней от плеч до пола платье и толпа ахнула, наслаждаясь видом роскошного тела, Лопухина совсем обезумела и вцепилась зубами в руку, поднимавшую кнут.

— Ах ты, стерва!

Кнут заходил как по крупу лошади, рубя все, что попадалось, — плечи, ноги, всех покорявшую грудь, и даже лицо…

Лопухина окровавленной тряпкой валялась на помосте…

— Да остановите же… ваше императорское величество! — взмолился Алексей, заливаясь слезами.

— Тише, друг мой. Окно раскрыто, услышат. Да и не закончена еще экзекуция.

Елизавета отхлебнула вина, видя, как тот же кнут приводит в чувство Лопухину.

Палач не стал и ножа доставать, просто разодрал рукой орущий рот… и выхватил кусок окровавленного мяса…

— Кому язычок? Не дорого продаю!

Алексей не мог больше смотреть. Он опустился на пол и лишь слышал крики стаскиваемой с эшафота Лопухиной…

— Вот так, моя раскрасавица, — снова отхлебнула вина Елизавета. — Теперь с муженьком своим в Селенгинский острог пойдешь. И дадут тебе на пропитание пятьдесят копеек на день. Все от наших щедрот…

Алексей рыдал уже не хуже самой Натальи Лопухиной.

Елизавета пила вино.

— Да, — вспомнила она, — я еще не послала курьера к твоей матушке. Наказывала я ей непременно быть на свадьбе моего племянника. Гордись, Алешенька!

— Горжусь… ваше императорское величество, — промычал он с пола, хватая кувшин с вином.

Елизавета с интересом наблюдала, как он запрокинул кувшин и не остановился, пока не вылил все в свое всхлипывающее горло.

Красное вино стекало с губ на кружева рубашки, на раззолоченный камзол, даже на пол.

— Вино и кровь… не одного ли они цвета, друг мой нелицемерный?

— Одного!

— Вот и распрекрасно. Смотреть больше нечего. Остальных только похлещут кнутиком. Мужики Лопухины уже на дыбах повисели, с них довольно.

— Довольно!

— Да. Пойду переоденусь в охотничье. Ты не забыл, мой обер-егермейстер, что сегодня предстоит знатная охота?

— Не забыл… ваше императорское величество!

— И распрекрасно. Через час выезжаем. Скачи вперед и распорядись там должным образом. Собаки, кони, доезжачие. Славно надо сегодня поохотиться.

Елизавета без его кавалерской помощи встала с кресла.

Он уже тоже поднялся, поклонился и сказал, утирая слезы:

— Все будет в лучшем виде.

— Я не сомневаюсь, мой пьяненький обер-егермейстер.

Проводив Елизавету, Алексей поскакал на тройке в сторону Петергофа. До назначенного часа времени оставалось немного.

VI

Все грустные, тяжелые и смешные события заслонил приезд брата Кирилла из Парижа.

— Вернулся, мой младшенький?

— Вернулся, мой старшенький.

Они обнялись истинно по-братски.

— Отдохни маленько — да на службу пора.

— Какой из меня службист! — посмеялся Кирилл.

— Да ведь не в фельдмаршалы тебя прочат. Как пойдешь представляться государыне, она, я думаю, самолично именной Указ прочтет. Должность того заслуживает. Зря деньги тратили на твою учебу? Да только ли на ученье? — нахмурился старший брат. — Доходили до меня вести, что и по злачным местам не преминул побродяжить. Не прогулял ум?

— Нет, брат, — повинился Кирилл. — Ты отца место мне заступил. Не осержусь, если и по-отцовски…

— Топором, что ли? Как наш Григорий-то Яковлевич… царствие ему небесное. Уж лучше розгой хорошей.

Кирилл с готовностью стал расстегивать парижский камзол, явно намереваясь и пониже спустить. В это время двери растворились под рукой невидимого слуги, и вошла Елизавета.

— Что за машкерад у вас?

Кирилл быстро застегнулся и, отвесив глубокий поклон, поспешил к ручке, которая милостиво протянулась ему навстречу.

— Позвольте ответить, ваше императорское величество?

— Позволяю.

— Алексей Григорьевич розгами меня ради братской встречи хотел угостить.

— Розги? Это дело. Это не кнут. Чего ради?

Тут уж Алексей вмешался:

— Науки ради. Ведь не помешает, государыня?

— Науке-то не помешает, да не пошла бы молва, что президент всей российской науки поротым ходит. Хотя чего такого? Бывало, мой грозный батюшка, как выряжусь я в матросский костюмец да непомерно расшалюсь в его мастерской, чего доброго, и разобью какую склянку, увещевать в таком разе любил истинно по-матросски… — Елизавета поняла, что неприлично разговорилась. — Грешна, грешна, до сих пор мужские костюмы уважаю. Особливо как с Алексеем Григорьевичем на охоту понесемся… — В какие-то смешные дебри ее заносило, и она на себя рассердилась: — Да ведь не за тем я пришла! Во дворце каждое бревнышко, даже гобеленами закрытое, сплетни нашептывает, а уж такая-то новость!.. Вернулся, значит, наш дражайший президент академии?

Кирилл смутился. Он, конечно, знал о должности, которая ему уготована, да нельзя же было показывать виду.

— Вернулся верноподданный вашего императорского величества и с великой радостью зрю вас в добром здравии и процветании!

— Не льстец ли будет? — кивнула золотистой головой Алексею.

— Все хорошее — в меру. А не то розги!..

— Наслушалась я подобных шуток и от вашей матушки. Солоны больно… да ведь перед обедом-то можно и солененького? Я у тебя, Алексей Григорьевич, обедаю. Не заморишь голодом?

— Как можно, государыня? — игриво ужаснулся Алексей и дернул за шнурок, который за дверями отозвался серебряным звоном.

Через секунду и дворецкий с камердинером застыли в низком поклоне, будто за дверью стояли.

— Куверт для ее императорского величества!

— Слушаемся, — на два голоса ответили и с теми же поклонами удалились.

Слуги дело свое знали. Обедали ведь то на половине государыни, то в мужских покоях графа Алексея Разумовского. Кухня сообщалась в оба конца. Разве что буфет у графа, был даже пороскошнее, чем у государыни. Дело понятное, мужское.