А.....а

Обед совершенно не удался. Борщ Стив попробовал, сказал, что это просто супер как вкусно, и к борщу больше не притронулся. Джессика попробовала хрустящий солёный груздь и тут же выплюнула его на салфетку. Мясо Стиву принесли жёсткое и сильно зажаренное, курицу братья и сестра глодали без радости, омлет свой Джессика едва поковыряла. Они всё просили каких-то соусов, или какого-то масла, или какой-то приправы, но я понять их не мог. Единственно, Стив остался доволен пивом и жареной картошкой.

Явно не наевшись, они спросили меня, где у нас можно заказать или съесть пиццу. Я знал одну, с позволения сказать, пиццерию, но подумал, оценил свои иссякшие силы и энтузиазм и засомневался в том, что американцам нужна пицца местного приготовления. Я соврал, что у нас в городе никакой пиццы не делают и никогда не делали.

Я очень хотел сбежать, хотел вернуться домой, принять душ, лечь в свою постель и наконец-то насладиться тишиной. Или хотел встретить приятеля, поговорить с ним на родном языке вполголоса, или хотел вернуться на набережную и полюбоваться панорамой моей реки, другим скалистым берегом с тёмными соснами. Хотел тишины. Голова моя кружилась и начинала болеть.

Не помню как, но я проводил семейство Стива до гостиницы, зашёл с ними в фойе и сказал, что мне необходимо их покинуть, солгал, что у меня срочные дела. Стив и Джессика благодарили меня, обнимали. Джулия стояла рядом с наушниками в ушах, близнецы исчезли, не попрощавшись.

Когда я уже пошёл к выходу из гостиницы, Стив окликнул меня, догнал, взял за плечо, улыбаясь, подвёл к чучелу медведя, стоящему в углу фойе, снял с меня мою шапку, нахлобучил мне на голову свою шляпу, отошёл в сторону и навёл на меня фотоаппарат.

– Улыбка! – задорно и громко крикнул он. Я растянул губы в беспомощной улыбке и слегка показал зубы. Вспыхнула вспышка, я моргнул.

Следом, очень быстро, шляпа была снята с моей головы, моя шапка вернулась на место, а в левую руку мне было что-то вложено. Стив снова похлопал меня по уже ноющему плечу, Джессика что-то сказала, сверкая зубами, а Джулия подошла ко мне, достала из рюкзака простой деревянный карандаш со следами зубов на кончике и протянула его мне.

– Спасибо, – сказала она, – извини, больше мне нечего тебе дать. Всё раздала в Китае. Пока.

Я вышел из гостиницы очень быстро, отошёл шагов на двадцать и с силой забросил карандаш в засыпанные снегом кусты. Освободившейся рукой я зачерпнул снега и протёр им лицо, особенно губы, будто стирая и смывая ту улыбку, которая осталась на фотографии в камере Стива. Снег обжёг кожу. Я нагнулся, взял ещё снега и снова протёр лицо. Потом я выдохнул воздух и зашагал прочь.

Пройдя изрядно, я почувствовал, что пальцы левой руки, засунутые в карман, что-то сжимают. Я вынул руку из кармана и посмотрел на то, что держал. Это была аккуратно сложенная долларовая бумажка. Я развернул её и увидел цифру 20. Мне захотелось немедленно вернуться и отдать деньги. Но ушёл я уже далеко, да и увидеть Стива ещё раз было выше моих сил.

Я смял долларовую бумажку, слегка замахнулся, собираясь бросить её в снег, но замер, а потом быстро сунул её в карман и зашагал дальше. Сильно хотелось плакать.

С тех пор я встречал много разных американцев в столице, в аэропортах, в других странах. Я не раз помогал им разобраться в московском метро, подсказывал им, как и куда пройти. Я к ним почти привык.

Вот только я никак не могу привыкнуть к тому, что американцы очень громко разговаривают. Если где-нибудь в кафе или в ресторане, на вокзале или в аэропорту окажется компания американцев, то будет слышно только их. Они говорят так громко, что перекрывают своими голосами все остальные шумы. Они громко хохочут, запрокидывая голову. Они громко двигают стулья, громко хлопают дверьми, они могут совершенно спокойно остановиться посреди оживлённого людского потока на улице или в метро, поставить на асфальт или на пол свой рюкзак, и, перегородив остальным дорогу, спокойно ковыряться в своём рюкзаке, решительно не замечая никого и не думая о созданном неудобстве.

Неужели они полагают, когда громко говорят между собой, что за пределами Соединённых Штатов их никто не понимает? Или им всё равно? Или есть какие-то другие причины? Не знаю! Но интересно, как они ведут себя у себя в Америке, неужели так же? Какой же там должен стоять шум и гвалт!

Помню, меня весьма сильно удивило то, что шляпа на голове Стива, то есть на голове первого мною встреченного настоящего американца, выглядела нелепо и как-то не по-американски, что ли. Та шляпа, когда на меня её надел Стив, буквально обжигала! Я не хотел бы видеть той фотографии, что сделал Стив и увёз с собой в Америку, мне не хочется думать о том, как он эту фотографию показывает своим друзьям и что при этом говорит. Хорошо, что когда его шляпа была на мне, я не взглянул в зеркало. Хорошо, что я не знаю, как я выглядел в этой шляпе.

Как же смешно выглядят на наших улицах ковбойские шляпы! Точнее, не настоящие ковбойские, а изображающие, похожие на те, что мы видели в американских фильмах. Эти шляпы заставляют оглянуться на тех, кто их несёт на себе. Человек в «ковбойской» шляпе на наших улицах всегда привлекает к себе внимание, он всегда персонаж. И персонаж комичный.

Чаще всего «ковбойскую» шляпу можно увидеть на голове долговязого, сутулого и довольно бледного молодого человека. Обычно такие парни кроме шляпы надевают на себя кожаные куртки или длинные, явно большего, чем надо, размера кожаные пальто. Куртки эти и пальто преимущественно ненатуральной кожи. Но на эти куртки приделаны яркие нашивки или бахрома, или они изрядно проклёпаны, или всё вместе. У пальто же всегда такие широкие плечи, что возникает даже интерес, что там подложено.

Шляпы обычно тоже, очевидно, ненатуральные, то есть какого-то местного или кустарного производства. В большинстве случаев они изготовлены из толстой кожи или переделаны из более-менее широкополых фетровых шляп путём замены скучной ленты, обвивающей тулью, на кожаный ремень и загибания полей на «ковбойский» манер.

Под такой шляпой всегда можно увидеть лицо с независимым, отрешённым выражением и почти всегда с прыщами. Носители таких шляп любят обтягивающие штаны и остроносую, каблукастую обувь. Они именно отрешённо и независимо шагают по улицам, по сторонам не смотрят, но также сразу видно, что ни один брошенный на них взгляд, ни одна улыбка по их поводу, ни одно лицо, обращённое на них из проезжающего мимо автомобиля, ни один взрыв смеха у них за спиной не остаются незамеченными. Они движутся по нашим улицам, будто вышли не из домов, в которых живут, а словно шагнули сквозь экран из американских фильмов. Скептические улыбки и взгляды, смех и долетающие до них возгласы типа: «Ты посмотри, мля, ковбой пошёл», радуют им сердце и придают их лицам каменную неподвижность.

Я чувствую это в тех, кто гордо несёт по улицам наших городов «ковбойские» шляпы. Я это в них слышу. А слышу и чувствую я это исключительно потому, что когда-то в глубоком детстве, невзирая на мороз, сильно хотел дойти в «ковбойском» костюме и картонной шляпе с детского костюмированного праздника до дома. Я хотел тогда восхищённых взглядов! А картонная шляпа у меня на голове, когда я смотрел на себя в зеркало, казалась мне самой настоящей, и я нравился себе.

Как же карикатурно выглядят эти шляпы на наших улицах! Но мне, правда, интересно, как настоящие американские шляпы смотрятся на настоящих американцах, на улицах американских городов? Неужели тоже смешно и нелепо? И ещё интересно: хоть что-нибудь зависит от качества самой шляпы?

Неподалёку от того дома, где я живу, в нашем квартале проживает мужчина моего возраста, который у нас считается местной достопримечательностью. Не знаю, чем он точно занимается, есть ли у него семья и как его зовут. Мы не знакомы. Правда, при встрече мы киваем друг другу.

Я не раз встречал его в магазине, он покупал самые обычные продукты, воду, пиво, туалетную бумагу… Я не раз видел его шагающим по улице или возвращающимся откуда-то вечером на своём скромном седане. Он всегда аккуратно одет: рубашка, галстук, пиджак и в зависимости от времени года пальто или плащ. Полноватый такой, даже дряблый. Если бы не очень аккуратная бородка-эспаньолка и тоненькие очень ухоженные баки, его можно было бы назвать неприметным.