Ада, или Эротиада

Дик после того случая «мерцал» недолго. Лет через пять-шесть в Монте-Карло, когда Ван шел мимо уличного кафе, кто-то внезапно подхватил его под руку: сияющая, румяная, в достаточной мере представительная физиономия Дика К. тянулась к нему поверх увитой петуниями решетчатой балюстрады.

— Ван! — воскликнул Дик. — Поздравь меня, я полностью отказался от этих говенных зеркал! Слушай! Самое надежное — крапить! Погоди, это еще не все, представляешь, изобретена такая микроскопическая — да-да, микроскопическая — пупочка из эйфориона, одного драгоценного металла, помещается под ноготь большого пальца, невооруженным глазом не видно, в то время как в монокль вставляется малюсенькая деталька, которая увеличивает метку, делаемую этой пупочкой, — как блошку к ногтю! — на каждой карте, по мере выброса в игру, и вся прелесть в том, что никаких приготовлений, никаких приспособлений, ничего не надо! Крапить надо, крапить! — кричал милейший Дик уже вдогонку уходящему Вану.

29

В середине июля 1886 года, когда Ван выигрывал состязания по настольному теннису на борту парохода-«люкс» (которому теперь целая неделя требовалась, чтоб доплыть из Дувра до белоснежного в своем величии Манхэттена!), Марина, обе ее дочери вместе с гувернанткой и обеими горничными, на разных остановках поезда, везущего их из Лос-Анджелеса в Ладору, более или менее одновременно перестрадали лихорадку русской инфлюэнцы. В ожидавшей Вана по прибытии в отцовский дом 21 июля (благословенный день ее рождения) гидрограмме из Чикаго сообщалось следующее: «Баламутная больная дадаистка приезжает между двадцать четвертым и седьмым звонить Дорис можно свидеться почтение Окрестность».

— Как это до боли напоминает голубянки (petits blues [180] ), которые присылала мне Аква! — со вздохом заметил Демон (автоматически вскрыв послание). — Скажи, не знаком ли я с сей нежной Окрестностью? Ты можешь сколько угодно изображать недоумение, но это явно не обмен медицинской информацией.

Воздев глаза к плафону, расписанному в стиле Буше, в столовой, где они завтракали, и качая головой в шутливом восхищении, Ван удовлетворил проницательное любопытство Демона. Да, он угадал. Вану необходимо тотчас отправиться в Ченетипо (анаграмма слова «почтение», ясно?), в некое селение, если наоборот, то в Лениесе (ясно?) навестить юную полоумную художницу по имени то ли Дорис, то ли Одрис, которая рисует исключительно лошадок и, да-да, сластолюбчиков.

67

Голубянка — маленькая голубая бабочка. (прим. В.Д.)

180

Голубые листки экспресс-почты (фр.).

Ван поселился в номере под вымышленным именем (Буше) в единственной гостинице на всю Малагарь, убогую деревушку на берегу Ладоры в двадцати милях от Ардиса. Всю ночь он провел в схватке со знаменитым комаром или его сородичем , возлюбившим его еще больше, чем ардисский кровопийца. Туалет на лестничной площадке представлял собой черную дыру со следами фекальных взрывов между двумя гигантскими пятами, на которых надлежало, скорчившись, примоститься. 25 июля в 7 утра он позвонил в Ардис-Холл с малагарьской почты и напал на Бута, который в тот момент напал на Бланш и, не разобрав, принял голос Вана за голос дворецкого.

68

Сородич — комар. (прим. В.Д.)

— Шли бы вы, папаша, — буркнул Бут в дорофон при кровати. — Занят я!

— Бланш позови, идиот! — рявкнул Ван.

— Oh, pardon! Un moment, Monsieur! [181]

В трубке прозвучал хлопок откупориваемой бутылки. (Ну и ну, рейнвейн в семь утра!), и трубку подхватила Бланш, но едва Ван приготовился излагать хитроумно составленное послание для Ады, как Ада, которая всю ночь провела qui vive [182] , сама взяла трубку в детской, где дрожащим журчанием отозвался самый совершенный в доме аппарат под немым барометром.

181

Ах, извините! Минутку, месье! (фр.)

182

Без сна (фр.).

— Лесная Развилка через сорок пять! Слова плюются, прости!

— Башня! — прозвучал ее милый, звонкий голос, как в наушниках «Вас понял!» пилота из голубой выси.

Взяв напрокат мотоцикл — допотопный агрегат с сиденьем, обтянутым бильярдным сукном, и претенциозными ручками из искусственного перламутра, — Ван покатил по узкой «лесной аллее», подскакивая на выступавших корнях. Первое, что он заметил — звездочкой сверкнувший брошенный ею велосипед: она стояла рядом, руки в бока, бледный, чернокудрый ангел в махровом халате и домашних шлепанцах, оцепенело глядя куда-то в сторону… Неся ее на руках в ближайшую чащу, он чувствовал, что она вся горит, но осознал, что и впрямь больна, лишь когда после двух исполненных страсти конвульсий Ада поднялась, вся в крошечных рыжих муравьях, шатаясь, едва не теряя сознание, бормоча что-то про цыган с цигарками.

То было грубоживотное, но упоительное свидание. Он даже не помнит…

(Не страдай, и я не помню. Ада.)

…ни единого произнесенного ими тогда слова, ни единого вопроса или ответа; он помчал ее домой, подъехав, насколько смел, поближе (ее велосипед пихнул в заросли папоротника) — и когда в тот вечер позвонил Бланш, та трагическим шепотом сообщила, что мол, у Mademoiselle une belle pneumonie, mon pauvre Monsieur [183] .

Через три дня Аде стало гораздо лучше, однако Вану уже надо было возвращаться в Ман, чтобы на том же самом судне снова отплыть в Англию — и там предпринять цирковое турне с теми, кого подвести не мог.

183

У мадемуазель, мой бедный месье, тяжелая пневмония (фр.).

Его провожал отец. Демон выкрасил волосы в жгуче-черный цвет. Алмазный перстень на пальце сверкал, как Кавказский хребет. Длинные, черные, в синеватую крапинку, крылья развевались за спиной, подрагивая на ветру. Люди оглядывались (people turned to look). Его нынешняя Тамара, сама сурьма, горя багрянцем Казбека, во фламинговом боа, — никак не могла решить, что ненаглядному демону приятней: ее ли нытье, приправленное равнодушием к красавцу сынку, или признание ею синебородского мужского начала, угадывавшегося в мрачном Ване, с трудом переносящем едкий запах ее кавказских духов «Граньал Маза» , семь долларов за флакон.

69

«Граньал Маза» — духи, названные в честь «грани алмаза» горы Казбек из лермонтовского «Демона». (прим. В.Д.)

(Знаешь, Ван, теперь это моя любимая глава, даже не пойму, почему она мне так нравится. Тебе удается продержать Бланш в объятиях ее милого, пусть даже не в этом суть. Влюбленно приписано Адой.)

30

5 февраля 1887 года «Пустомеля» (обычно крайне ехидная и въедливая еженедельная чузская газета) в редакционной статье без подписи назвала выступление Маскодагамы «самым ярким и исключительно виртуозным действом, когда-либо виденным пресыщенными завсегдатаями мюзик-холла». Подобная оценка неоднократно высказывалась и членами клуба «Пустомельница», однако ни в программке, ни в афишах, кроме краткого определения «заморский эксцентрик», не говорилось ничего ни о самом характере «виртуозного действа», ни о личности самого исполнителя. Слухи, старательно и мудро распространяемые друзьями Маскодагамы, наводили на мысль, что он — таинственный гость из-за Золотого Занавеса, — версию весьма правдоподобную, усиленную тем обстоятельством, что чуть ли не шестеро из состава только что (а именно: накануне Крымской войны) прибывшей из Татарии труппы «Цирк Доброй Воли» — три танцорки, старый больной клоун со своим старым говорящим козлом, а также муж одной из танцорок, гример (вне сомнения, агент разнообразных служб), — уже успели переметнуться на сторону противника куда-то между Францией и Англией в район только что проложенного «Канала». Головокружительный успех Маскодагамы в клубе театралов, интерес которых до сих пор ограничивался пьесками елизаветинской эпохи, где смазливые мальчики исполняют роли королев и эльфов, прежде всего в высшей степени возбудил карикатуристов. Борзые юмористы принялись изображать маскодагамами глав университетов, местных политиков, государственных деятелей, а также, разумеется, нынешнего правителя Золотой Орды. Один переусердствовавший имитатор (кстати, Маскодагама собственной персоной, выступивший с излишне изысканной пародией на самого себя) был освистан местными скандалистами в Оксфорде (ближайшем женском колледже). Один проныра репортер, услышав, как Маскодагама ругнулся, наткнувшись на складку в ковровом покрытии, сообщил своим читателям, что уловил «гнусавый выговор янки». Уважаемый г-н «Васкодагама» получил приглашение посетить Виндзорский дворец от его владельца, по двум линиям происходившего от Вановых предков, однако предложение не было Ваном принято из опасения (как потом окажется напрасного), что ошибка в написании имени означает раскрытие его инкогнито каким-нибудь частным детективом Чуза — например, одним из тех, кто недавно уберег психиатра П.О. Темкина от кинжала юного, сбившегося с праведного пути князя Потемкина, уроженца Севастополя, что в штате Айдахо.

Во время первых своих летних каникул Ван трудился в знаменитой клинике Чуза под руководством Темкина над диссертацией с громким названием «Терра: реальность затворничества или коллективная мечта?», которую так и не завершил. Он общался с множеством невротиков, среди которых оказались артисты мюзик-холла, литераторы и даже трое яснейше мыслящих, но в духовном смысле «пропащих» космологов, находившихся то ли в тайном телепатическом сговоре (при том, что меж собой никогда не встречались и даже не подозревали о существовании друг друга), то ли действительно открывших, непонятно как и где, может быть, посредством неких запретных «волн», вращающийся в пространстве и спирально развивающийся во времени зеленый мир, который с позиций материи и разума сходен с нашим и который они описали так, как если бы одновременно трое людей из разных окон наблюдали движущееся по одной и той же улице карнавальное шествие.

В свободное время он бурно предавался развлечениям.

Однажды в августе ему предложили контракт на серию дневных и вечерних выступлений в одном знаменитом лондонском театре на период Рождественских каникул, а также по субботним и воскресным дням в течение всего зимнего сезона. Он с радостью его подписал, испытывая крайнюю потребность полностью отвлечься от опасных своих занятий: особая навязчивая идея, наполнявшая труды пациентов Темкина, обладала свойством заражать собою юных исследователей.