Ада, или Эротиада

Лежавшая на краю бассейна Ада изо всех сил старалась удержать пугливого таксика в приличной позе на задних лапах перед фотоаппаратом, в то время как Филип Рак, мало что собой представлявший, но в целом симпатичный молодой музыкант, который в нескладных плавках смотрелся еще более удручающе нелепо, чем в зеленом костюме, который считал приличным надевать, давая Люсетт уроки фортепиано, тщился запечатлеть на пленке рвущуюся из рук, плотоядно облизывавшуюся собачонку на фоне раздвоенной девичьей груди, такой наглядной в вырезе купальника в позиции полулежа на животе.

Наведя объектив на другую группу людей, стоявших в нескольких шагах поодаль под пурпурными гирляндами, свисавшими с арочного перекрытия, можно было бы сделать снимок беременной супруги молодого маэстро в платьице в горошек, наполнявшей бокалы присоленным миндалем, а также прославленной дамы-литераторши, ослепительной в своих розовато-лиловых оборках, розовато-лиловой шляпе, розовато-лиловых туфлях, накидывающей жакет из зебры на Люсетт, которая отталкивала его с грубыми выражениями, почерпнутыми у какой-нибудь горничной, но произносимыми так, что глуховатая мадемуазель Ларивьер не слыхала.

Люсетт по-прежнему была только в трусиках. Ее крепко сбитое, гладкое тельце имело цвет густого персикового сиропа; в зеленых, как листва, трусиках забавно двигались маленькие ягодички, солнце глянцевило ее коротко стриженные рыжеватые волосы и пухленький торс: на нем едва обозначились проблески будущей женственности, и пребывавший в хмуром настроении Ван со смешанными чувствами вспоминал, насколько развитей была ее сестра в свои неполные двенадцать.

Большую часть дня он проспал крепким сном в своей комнате, и ему, повторяясь какой-то бессмысленной пародией, снился все тот же длинный, бессвязный, безотрадный сон, ночь с Адой, ночь в трудах Казановы, и тот несколько зловещий с нею разговор поутру. Теперь, когда я пишу все это после стольких пустот и нагромождений времени, мне нелегко отделить наш разговор, приводимый здесь в неизбежно стилизованном виде, от хора упреков, включающих подозрения в подлых изменах, что преследовали Вана в его тягостном кошмарном сне. Или сейчас ему снится, что он видел тогда тот сон? Неужто и впрямь нелепая гувернантка сочинила роман под названием «Les Enfants Maudits» [191] ? Чтоб эти пустые марионетки, сейчас обсуждающие сценарий на его основе, сделали из него кино? Которое своею пошлостью затмило оригинал, «Книгу последних двух недель», вкупе с бульканьем рекламы? Проклинал ли он Аду, как и в том своем сне? Да, проклинал.

191

«Скверные дети» (фр.).^{243}

Теперь, в пятнадцать, она обладала красотой едкой, безысходной; вдобавок какой-то неряшливой; всего лишь полдня тому назад в полутемной кладовой он шептал ей на ухо. загадку: что такое, начинается с «де» и более или менее рифмуется с «Silesian river ant»? Она отличалась своенравием привычек и выбора одежды. Загорать не любила вовсе, и ни единого намека на потемнение (тогда как Люсетт вся была покрыта калифорнийским загаром) не обнаруживалось в бесстыдной белизне рук и ног Ады, на ее костлявых лопатках.

Дальняя родственница, уже не единоутробная сестра Рене, ни даже единокровная его сестра (столь поэтично преданная Мопарнас анафеме), она перешагнула через Вана, как через колоду, и вернула обескураженного песика Марине. Актер, которому, вероятно, в следующей сцене не избежать примерной трепки, брякнул на ломаном французском какую-то непристойность.

— Du sollst nicht zuh"oren [192] , — шепнула Ада немцу-таксику, опуская его Марине на колени под «Скверных детей». — On ne parle pas comme ca devant un chien [193] , — добавила Ада, не смея взглянуть на Педро, который тем не менее поднялся, расправил трусы между ногами и, скачком в духе Нуржинского ^{70} , опережая Аду, плюхнулся в бассейн.

192

Тебе это слушать не следует (нем.).

193

Нельзя говорить такое при собачке (фр.).

Была ли она в самом деле красавица? Была ли она то что называется привлекательна? Все в ней раздражало, причиняло муки. Глупая девчонка убрала волосы под резиновую шапку, от чего шея приобрела какой-то незнакомый, полубольничный вид при нелепо торчавших прядках и хвостиках, словно теперь она сестра милосердия и о танцульках больше речи нет. На выцветшем, голубовато-сером цельном купальнике жирное пятно, на одном боку дырка — похоже, прогрызенная какой-нибудь плотоядной гусеницей, — и сам купальник коротковат, явно стесняет движения. От нее пахло отсыревшей тканью, подмышечной порослью и, как от безумной Офелии, водяными лилиями. Ни одна из подобных мелочей не вызвала бы Ваново раздражение, будь они вдвоем и наедине; но присутствие рядом этого самца-актеришки делало все вокруг мерзким, непереносимо нудным. Вернемся же к краю бассейна.

Наш молодой человек, будучи исключительно брезглив (squeamish, easily disgusted), не имел ни малейшего желания плавать в нескольких кубических метрах хлорированной лазури («подсиненной ванночке») одновременно с двумя другими пловцами. В Ване решительно не было ничего от японца. С душевным содроганием вспоминался ему бассейн в их школе, эти сопливые носы, прыщавые тела, невольное соприкосновение с омерзительной мужской плотью, подозрительные пузыри, взрывавшиеся, точно крохотные химические шашки, и особо, особо — тот тихенький, пронырливый, наглый и совершенно омерзительный каналья, который тайно мочился, стоя по горло в воде (и, Господи, как же он избил его тогда, хотя тот Вэр де Вэр был старше на целых три года).

Ван старался держаться подальше, чтоб до него не долетали брызги, вздымаемые резвившимися и фыркающими Педро и Филом в разившей вонью ванночке. Внезапно пианист, показавшись из воды и в подобострастной улыбочке обнажая жуткие десны, попытался втащить в бассейн и Аду, разлегшуюся, вытянув ноги, на кафельном краю, но та увернулась от его отчаянной попытки схватить ее, вцепилась в огромный оранжевый мяч, только что выловленный ею из воды, и им, как щитом, отпихнула Фила, а мяч кинула Вану, который отбил его в сторону, отвергнув презент, отклонив привет, отринув призыв.

Теперь уже волосатый Педро, выбравшись на край бассейна, принялся заигрывать с этой жалкой девчонкой (надо сказать, его пошлые ухаживания мало ее трогали).

— Ваша дырка должен ремонтирасьон! — говорил Педро.

— Qui voulez-vous dire [194] , Господибожемой? — проговорила Ада, вместо того чтобы наотмашь влепить ему по физиономии.

— Разрешить контактир ваш чудный проникалий? — не унимался этот идиот, суя мокрый палец в дырку на ее купальнике.

194

О чем это вы (фр.).

— Ах, это (подергивает плечом, подхватывая при этом упавшую бретель). — Ерунда какая. Еще как-нибудь надену новый потрясающий бикини.

— Еще как-нибудь — а Педро уедет?

— Какая жалость, — проговорила Ада. — А теперь подите, как послушный песик, принесите мне «коку»!

— Е tu? [195] — спросил Педро Марину, проходя мимо ее шезлонга. — Еще коктейль?

— Да, дорогой, но на сей раз с грейпфрутовым, не с апельсиновым соком и чуть-чуть zucchero [196] . (Вронскому) Не понимаю, почему на той странице я говорю так, будто мне лет сто, а на этой, будто всего пятнадцать? Если это ретроспекция — а это, я полагаю, ретроспекция (после «ц» у нее шло едкое «и») — тогда Ренни, или как его там, Рене, не должен знать то, что он вроде бы знает.

195

А тебе? (ит.)

196

Сахару (ит.).

— Он и не знает! — воскликнул Г.А. — Это такая неявная ретроспекция. В общем, Ренни, любовник номер один, разумеется, не в курсе, что она пытается избавиться от любовника номер два, а в это время героиня только и думает, осмелится она или нет продолжать встречаться с любовником номер три, с почтенным фермером, понятно?

— Ну это что-то сложновато (sort of complecated), Григорий Акимович! — проговорила Марина, потирая щеку, ибо всегда стремилась, из чистого самосохранения, не высвечивать наиболее сложные моменты своего прошлого.