Аденауэр. Отец новой Германии

Атмосфера самой этой встречи была достаточно мрачной. В противоположность Макмиллану Даллес пребывал в самом воинственном настроении. Он даже говорил о возможности’ядерной войны в случае, если Советы не отзовут свой ультиматум. Аденауэр использовал все свое красноречие, чтобы привести Даллеса в чувство, разумно обращая его внимание на то, что ни Англия, ни Франция не пойдут на столь рискованное предприятие, а Соединенные Штаты при всей своей мощи не смогут вести такую войну в одиночку. Однако Даллес игнорировал эти аргументы. Как отметил в своем дневнике Кроне, он был «за ультражесткость». Дело выглядело так, что успокоительный прогноз, данный Хрущевым Гомулке, мог вполне оказаться неверным.

Для Аденауэра все это было чревато самыми серьезными последствиями. Угроза ядерной войны, ставшая вдруг актуальной, ставила его в незавидное положение. С одной стороны, он понимал, что Германия не переживет ядерного столкновения, которое разыгралось бы на ее территории, с другой — как католик и ярый антикоммунист, он просто не представлял себе иного выхода, кроме самого решительного сопротивления советским требованиям.

Помимо всего прочего, вопрос о том, на кого можно положиться, так и оставался без ответа. Англичане явно занимались умиротворительством: Аденауэру оставалось только негодовать по поводу московского паломничества Макмиллана, который в своей потешной белой меховой шапке пытался там изображать из себя великого миротворца. С другой стороны, американцы были не лучше: умирающий Даллес был явно настроен на то, чтобы прихватить с собой на тот свет все человечество. Оставалась третья кандидатура на роль верного и надежного союзника — генерал де Голль, который только что был избран президентом новой, Пятой республики.

Аденауэр решил организовать срочную франко-западногерманскую встречу. Разумеется, неслучайным был выбор даты ее проведения — как раз тот день, когда Макмиллан должен был вернуться из Москвы. Место, где она должна была состояться — охотничье угодье Марли-ле-Руа, которое де Голль как глава государства успел превратить в одну из своих резиденций, — должно было подчеркнуть ее официальный характер.

На начавшихся 4 марта переговорах Аденауэр выступал в роли жалобщика. Он был, как всегда, недоволен американцами, но главным предметом его сетований было подписанное накануне Макмилланом и Хрущевым совместное коммюнике по итогам визита британского премьера в СССР. Там вновь появился пункт об ограничении вооружений «в подлежащей согласованию части Европы». С точки зрения Аденауэра, это был все тот же «план Рапацкого» — только в слегка замаскированном виде, а этот план был для него анафемой. Де Голль внимательно слушал аденауэровские излияния, явно удовлетворенный тем, что Макмиллан потерял расположение западногерманского канцлера. Аденауэр, со своей стороны, вернулся в Бонн в приподнятом настроении: наконец он нашел настоящего, все понимающего друга. Однако десять дней спустя последовало заявление де Гол ля о том, что Германия может быть воссоединена только в пределах существующих в настоящее время границ, включая и границу но Одеру — Нейсе. Из списка надежных друзей пришлось вычеркнуть теперь и французского президента.

Обращаться больше было не к кому. Оставалось надеяться только на себя, и в этой ситуации мысли Аденауэра вновь обратились к проблеме укрепления режима личной власти, как это сделал де Голль во Франции. Во время встречи в Марли он сказал де Голлю о предстоящем уходе Хейса с поста президента ФРГ. К этому времени Аденауэр как будто уже отказался от мысли добиваться поста президента: еще 24 февраля он предложил руководству ХДС/ХСС выдвинуть на этот пост кандидатуру Эрхарда, аргументируя это тем, что, мол, нужна сильная фигура, чтобы противостоять кандидату от СДПГ Карло Шмиду; соответствующее решение было поспешно принято. До сих пор не ясно, обговаривал ли Аденауэр этот вопрос предварительно с самим Эрхардом, но так или иначе вскоре выяснилось, что тот вовсе не горит желанием уходить из министров в президенты. Один из биографов Аденауэра, Теренс Притти, приводит высказывание Эрхарда, которое сводится к тому, что канцлер хотел таким образом просто избавиться от него как возможного претендента на его собственный пост, «задвинув» его на почетное, но политически малозначимое место. Ввиду отказа Эрхарда баллотироваться в президенты вопрос повис в воздухе. В ХДС развернулись споры насчет альтернативной кандидатуры. Упоминались фамилии Кроне, Этцеля, даже Герстенмайера, некоторые высказывали мнение, что надо внести соответствующее изменение в Основной закон, которое дало бы возможность Хейсу остаться еще на один срок. Консенсуса достичь никак не удавалось.

Аденауэр держался в стороне от этих дебатов. Он говорил, что все его внимание как канцлера поглощено проблемами международной политики. Скорее всего это была маскировка, но сама но себе аргументация имела под собой определенные основания. 12 марта в Бонн прибыл Макмиллан, чтобы информировать Аденауэра о ходе и итогах своего визита в Москву. «Мне показалось, что он питает ко мне не самые лучшие чувства, — записал Макмиллан в своем дневнике. — Я был довольно суров с ним». Можно сказать, что и Аденауэр был довольно суров с Макмилланом. Беседы прошли в сухой и малоприятной атмосфере.

При всем при том Аденауэр вынужден был признать, что переговоры с Советами по поводу их берлинского ультиматума попросту неизбежны. Он лишь настаивал, чтобы их предметом был не только берлинский вопрос, а германская проблема в целом. Макмиллан согласился на это, но взамен заставил Аденауэра уступить там, где тому меньше всего это хотелось делать: на запланированной на май конференции министров иностранных дел четырех держав в равном статусе «наблюдателей» должны были присутствовать делегации обоих германских государств. Таким образом, Хрущев в какой-то мере приблизился к той цели, о которой говорил Гомулке: сам факт присутствия на таком международном форуме делегации ГДР означал в его глазах акт ее признания де-факто. Аденауэру пришлось признать здесь свое поражение.

Сам для себя он сделал вывод, что и далее будет проигрывать в диалоге с прочими европейскими лидерами, пока и поскольку его полномочия как лидера будут ограничиваться теми, которые Основной закон определил для лица, занимающего пост бундесканцлера. Его мысли снова обратились к плану ухода на пост президента с соответствующим расширительным толкованием связанных с этим постом прав и компетенции. 2 апреля в ходе обычной прогулки с Глобке по парку дворца Шаумбург тот поведал ему, что в авторитетных кругах ХДС эта идея активно обсуждается. Оказалось, что и его семья целиком и полностью за то, чтобы он ушел на пост президента: в конце концов ему уже восемьдесят три года, и он сам говорит, что устал от партийной политики. Пфердменгес во время празднования своей золотой свадьбы дал ему тот же совет. Словом, окружающие, очевидно, правильно уловили направление его мыслей и сделали правильный вывод о том, что Аденауэру понравится, если возникнет впечатление, что эти мысли ему подсказаны со стороны.

Несколько следующих дней Аденауэр провел за изучением прав и обязанностей президента, как они были сформулированы в Основном законе. Он отметил для себя, что президент имеет право предлагать на утверждение бундестагом кандидатуру нового канцлера и получать информацию о всех политических решениях кабинета. С другой стороны, согласно его интерпретации, президент вовсе не обязан был беспрекословно штамповать кандидатуры министров, предлагаемые канцлером, точно так же, как не должен был воздерживаться от заявлений политического характера или «слепо» следовать линии кабинета в вопросах внешней политики. Когда Глобке поведал Кроне о выводах, которые его шеф сделал из своего анализа статей конституции, относящихся к функциям федерального президента, тот записал в своем дневнике: «Первая моя мысль: хочет быть как де Голль?»

7 апреля 1959 года по решению исполкома ХДС/ХСС была создана специальная комиссия, которая должна была определить, кого же все-таки блок собирается выдвинуть в качестве кандидата на пост президента; уроки неудачи с выдвижением кандидатуры Эрхарда были, таким образом, учтены. Появившись на заседании этой комиссии, Аденауэр ознакомил ее членов со своим толкованием вопроса о прерогативах президента и заявил, что готов баллотироваться на этот пост. Присутствовавшие встретили это заявление бурными аплодисментами; особенно радовались те, для кого самое важное в нем заключалось в том, что канцлер наконец-то решил расстаться со своим нынешним постом и, стало быть, как они посчитали, подумывает о постепенном уходе с политической арены. Аденауэр информировал о своем намерении действующего президента Хейса, а затем выступил с телеобращением к нации, в котором заверил своих соотечественников в том, что намерен позаботиться о «сохранении преемственности нашей политики на много лет вперед». Покончив со всем этим, он отправился на вокзал: его ждал месячный отпуск в Канденаббии.

Не успел его поезд тронуться, как в Бонне уже засуетились потенциальные претенденты на канцлерство. Самые очевидные кандидаты — Эрхард, Этцель, Шредер и Штраус — встретились в доме последнего и договорились, что не будут вести кампанию друг против друга и признают право первоочередного выдвижения своей кандидатуры за Эрхардом. Аденауэр об этой встрече ничего не знал. Иначе его отдых на вилле «Арминио» был бы наверняка испорчен: именно своего министра экономики он менее всего хотел бы видеть во главе кабинета.

Впрочем, его настроение и так было испорчено: он прочел проект директив западногерманской делегации и обнаружил его кардинальную порочность как но форме, так и но содержанию. Авторы документа, по его мнению, высказались в поддержку идеи «зоны безопасности» в Центральной Европе, представив, таким образом, нечто вроде того же «плана Раиацкого», разве только в более завуалированной форме. Свои мысли на этот счет Аденауэр изложил в телеграмме, срочно посланной в Бонн — одной из многих, которыми он бомбардировал оставшихся «на хозяйстве» коллег. Когда эта телеграмма 11 апреля оказалась на столе у статс-секретаря МИДа Хильгера фон Шерпенберга, началась легкая паника. Шерпенберг вместе с Глобке спешно отправились в Канде-наббию, чтобы умиротворить разбушевавшегося канцлера. Это оказалось не так легко: он огорошил визитеров своими подозрениями на тот счет, что, мол, в МИД проникли люди, симпатизирующие социал-демократам, их нужно найти и разоблачить, притом немедленно.