Аденома простаты

На другой день она написала заявление об уходе. Попросила без отработки. Пермякова кивнула и молча его подмахнула.

– Прощай, – сказала она Борису, когда тот решил ее проводить. – Не надо, не провожай. Это больно. Я буду всегда любить тебя и помнить всегда.

Она тихо поцеловала его в губы. Поцелуй был холодным, как лоб у покойника.

– А в Прикамск я еще вернусь.

Через несколько дней наступила очередная пятница с традиционными Борисо-Глебскими посиделками. Хотелось спеть, как раньше:

– Ба-ня, во-одка, гар-монь и ло-сось! Ба-ня, во-одка, гар-монь и ло-сось!

Но Борису было не до песен.

– Если ты все про всех знаешь, значит, ты и про Аглаю все знал? – вдруг осенило его.

– Что ты имеешь в виду, Гордей? – переспросил Глеб.

– Знал, что она строила квартиру у этих сволочей?

– Я тебя умоляю. Конечно, знал.

– А почему мне ничего не сказал? Почему молчал? – закричал Борис, схватив за рубашку Глеба. – Сволочь ты после этого, Нинельич.

– Чтобы ты, мудак, не напортачил чего не надо, чтобы дров не наломал. Ты бы все равно ничего не изменил. А Аглае и другим дольщикам только хуже бы сделал. Ей просто пока не повезло. Это как шальная пуля на фронте. А пуля-дура не выбирает.

– Какая пуля? Что ты несешь?

– Но это не смерть, это ранение. Она сейчас успокоится. Сменит обстановку. Поработает в деревне. А долгостроем ихним займется государство. Жуликов посадят, если поймают, а дом все равно когда-нибудь достроят. И получит твоя Аглая свою квартиру.

– Все равно это нечестно.

– Да, жалко девку. Пострадала не за хрен собачий. А статья в газете – это единственное, чем мы тогда могли ей помочь. Денег она все равно не взяла бы. Гордая. И честная. Когда поют пушки, музы молчат.

– Совести у них нет, – проговорил на это Гордеев.

Конец ознакомительного фрагмента.