Адмирал Канарис - "Железный" адмирал

Когда же фюрер спросил Канариса, как движется подготовка к намеченной операции, шеф абвера попросту соврал. Дескать, все отлично. «Мы гибнем, мы обречены, — рассуждал он. — Так стоит ли волноваться из-за какого-то неудачливого агента, попавшегося полиции с ворохом униформы?»

Поначалу Канарис еще надеялся, что генералы вермахта возмутятся новой войной. Они и вправду, как мы отметили, были недовольны. Еще ни один приказ диктатора не оспаривался ими так рьяно. Все считали, что поход на Запад подобен самоубийству.

Да и как им было не возмущаться: слишком хорошо они знали о слабостях вермахта. Сформированные недавно дивизии третьего и четвертого эшелона не готовы еще вести оборону. Танковые части надо пополнять после польской кампании. Боеприпасов в октябре 1939 года оставалось всего на месяц. Потрепанным частям вермахта противостояла мощная армия. Французские оборонительные сооружения казались непреодолимыми. Сезон для войны тоже был выбран неудачно: осенью и зимой труднее было действовать немецким танкам и авиации.

Канарису были известны такие настроения. Он полагал, что настал подходящий момент для государственного переворота, чтобы спасти Германию. Надо устранить Гитлера и помириться с британцами. И снова он пытается опереться на тех же людей, «верных путчистов 38-го»: полковника Остера и его друзей, а также Лидига, Хайнца, Гроскурта и других.

А между тем сам отдел Остера считался в абвере некой синекурой, которую Канарис придумал для «своего дружка». Притом в «доме на набережной» появляется новый капитан (имеется в виду Донаньи), к которому то и дело заходят странные люди.

Итак, вокруг Канариса возник кружок Остера — Донаньи. К ним и обратился за помощью адмирал, когда решил, что час для переворота уже настал. «Нельзя терять ни часа. Гитлера надо убрать немедленно».

Слова были сказаны. А что за ними последовало?

С какой-то лихорадочной энергией он подгонял Остера и его людей. Он уговаривал генералов затеять путч против Гитлера. Адмирал приказывал собирать материалы о немецких преступлениях в Польше и готовить аналитические отчеты о военном положении рейха. Все эти документы он хотел показать руководителям вермахта.

В конце сентября Канарис вместе с Лахоузе-ном посещает штаб-квартиры армий, воюющих на западном фронте. Командующий группой армий «Ц» фон Лееб не делает тайны из того, что поддержит противников режима, если его начальство даст «добро». Генерал-полковник фон Вицлебен, командующий 1-й армией и один из главных путчистов 38-го года, с симпатией отнесся и к новым планам.

Впрочем, большинство генералов уклонилось от конкретных ответов. Даже Рейхенау, противник войны с западными державами, сразу осекся, заслышав осторожные намеки Лахоузена. Генерал-лейтенант Паулюс, начальник штаба Рейхенау и будущая сталинградская знаменитость, парировал намеки откровеннее: массовые немецкие преступления в Польше — вынужденная военная мера...

Канарис еще отчетливее, чем в 1938 году, понял, как трудно поднять военных на решительное выступление. Молодые офицеры сплошь и рядом были увлечены национал-социализмом. Их командирам волей-неволей приходилось принимать это в расчет. Да и сами командиры, пока победа следовала за победой, не хотели затевать переворот.

Глубоко разочарованный шеф абвера вернулся в Берлин и снова впал в уныние.

Впрочем, на сей раз депрессия продолжалась лишь несколько дней. Потом Канарис опять принялся за старое. Благодаря ему начальник генштаба сухопутных войск Гальдер снова вспомнил свою нелюбовь к нацистам. Он стал наседать и на своего командующего, Браухича: надо любой ценой прекратить войну с западными державами; Германии достаточно 1918 года.

Гальдер видел три возможности: наступать, выжидать или совершить переворот. Однако ни в одном из перечисленных вариантов не просматривалось радужных перспектив... Тем не менее военные обязаны трезво оценить положение, изыскивать всякую возможность примирения. Дело дошло до того, что в служебном журнале германского вермахта появляется запись: высшие чины обсуждают «принципиальные изменения» нынешнего положения вещей. Говоря иначе, на совещании говорили о возможности государственного переворота. Интересно, куда смотрели службы СС, СД и гестапо?..

Впрочем, Браухич, человек, не уверенный в себе и других, боялся поднять путч. Он доказывал Галь-деру, что надо еще раз изложить фюреру все аргументы против войны.

Тем временем 16 октября Гитлер потребовал перейти в наступление. Гальдер и Браухич попробовали саботировать приказ. План военной кампании они разработали довольно небрежно, так сказать, давая понять, что эта война их «не интересует».

Однако 22 октября Гитлер вернул план Кейтелю, внеся свои замечания, и добавил, что наступление начнется 12 ноября. Оба генерала были в панике: чем-то все обернется?!

Друг Гальдера и его заместитель, 1-й обер-квар-тирмейстер генерал Карл Генрих фон Штюльпнагель заклинал начальника штаба: не нужно дольше тянуть, как Браухич, нужно самому решаться... После долгой беседы друзья согласились, что нужны только «принципиальные изменения», пусть это и опасно. Решено!

Теперь Гальдер стал искать себе союзников.

Гроскурт тут же узнал обо всем. Моментально в генштаб приехали Канарис и Остер. Надо рискнуть 25 октября, твердили они — и... получили отпор.

В Гальдере снова проснулась неприязнь к Осте-ру. Вдобавок тот не к месту помянул его предшественника — Бека. Остер почитал Людвига Бека и беззаботно назвал его главой армейской оппозиции. Он не подумал о том, что офицеры в генштабе злятся на желчные замечания отставного генерала, который как-то позволил себе заметить, что школьники лучше разбираются в военном деле, чем нынешняя верхушка вермахта.

В общем, за время беседы Гальдер ни разу не дал понять заговорщикам, что он уже начал действовать. По просьбе Гальдера Штюльпнагель направляется на западный фронт, чтобы понять, кто из генералов поддержит путч, а кто останется в стороне. Только 31 октября он счел нужным посвятить в свои планы торопливых абверовцев.

Гроскурт пометил в своем дневнике: «Г[альдер] говорил со слезами, что уже которую неделю приходит к Эмилю (т. е. Гитлеру. — Авт.) с пистолетом в кармане, чтобы, если удастся, застрелить его...»

Гальдер хотел знать, кто будет руководить путчем. Гроскурт назвал две кандидатуры: Бека и Гер-

делера. Гальдер сделал вид, что имя Бека в комнате не произносили, а вот насчет штатского Герделера попросил «выяснить личность». Гроскурт, потрясенный откровениями генерала, сел в машину и поехал в Берлин.