Адриан. Золотой полдень

Что касается Антиноя, я увлечен, не буду спорить, но суть здесь вовсе не в любовной страсти, а в некоем знамении, которое пока ясно только мне. Недаром боги расщедрились на этого мальчишку? Поверь, для его возраста он неимоверно рассудителен. На Родосе он сумел ловко отбить наскок преследовавшей меня просительницы, выставлявший напоказ свой огромный живот и рубища, которыми она прикрывала отнюдь не хилую плоть. Послушать ее, так она умирала с голода. Она взвыла к милосердию, уверяла, что лишилась кормильца, бывшего легионера, и теперь нищенствует с малыми детьми.

В этот момент к нам подошел Антиной и, набравшись смелости, ответил вместо меня.

— Женщина, возвращайся к своим рабам. Ты не настолько бедна и не настолько беременна, насколько прикидываешься».

«…Вот что в последнее время не дает мне покоя. Если тот, из Назарета, объявивший себя сыном Бога, воистину был им, как можно поверить, что он — единственный, кого Вселенский Разум послал смертным, чтобы провозгласить истину? Не заблуждением ли следует считать уверенность наивных людей, что тот, кого распяли, был способен донести всю правду и мудрость мира? Единую и неделимую! Христиане правы в том, что истину нельзя начертать на камне, ее нельзя объявить ни с помощью грома, ни обнаружить, наблюдая за полетом птиц. Ее порой нельзя отыскать даже в храме, где статуи безмолвствуют. Открыть человеку глаза может только другой человек, и то только краешек истины, вот почему я склоняюсь к мысли, что есть и другие посланцы Мирового Разума. Они бродят среди нас, а если так, то кому они должны открыться, как не императору? Разве цезарь не сильнее других, разве не в его руках мощь, которая способна отвадить склонных к пороку от самих пороков. Соглашусь, что и цезарь может ошибаться и узреть в пустышке неземной свет. Он может вовсе не заметить его, поэтому не будем спешить, будем очень осторожны и внимательны».

«…Что касается нашего сверхдобродетельного и мечтательного Эвтерма, то, — поверишь ли?! — на склоне лет он спутался с Зией. Услышав об этой связи, я восхитился непредсказуемости мелькающей жизни, ее бездонной глубине, тайному свету, который порой ярко высвечивает темное, которое, как оказалось, таится и в душе такого скромника, каким всегда представлялся наперсник меднолобого префекта.

Мне доложили, что результатом их нечаянного супружества будет разорение Лонгов. Со всех сторон их окружили заимодавцы и потихоньку, как голодные псы, отхватывают от имущества однорукого жирные куски. Сначала я решил, что подобное наказание — заслуженная награда тому, кто вечно путался у меня под ногами. Потом пришел к заключению, что эта мысль слишком отвратительна и низка, чтобы наслаждаться такого рода возмездием».

«…Лонг и подобные ему — это неподъемный камень, который мне до последнего вздоха предстоит вкатывать на вершину горы.

Впрочем, это не только моя участь, но всякого, в чьих руках сосредоточилась верховная власть. Некоторые недалекие властители полагают, что главное — добиться повиновения сильных. На Лонгов, мол, можно не обращать внимания. Нет якобы ничего проще, чем добиться от них послушания. Эти, мол, всегда выполнят приказ, пусть даже и не самый мерзкий, но можно быть уверенным, — то, что они считают справедливым, будет исполнено.

«…Это глубочайшее заблуждение. Лонгов можно сломать, в этом случае трудности для власти возрастают неизмеримо, ведь сломленный человек подвержен самым диким предрассудкам. Если же правитель не желает бездумно проливать кровь, а имеет намерение добиться согласия с большинством населения, ему в первую очередь следует подумать о том, как вести себя с такими, как Лонг. Их, этих приверед, этих микрокатонов, немного, они упрямы, тупы, но непоколебимы, им следует уделять много внимания.

Ужиться с ними трудно, их необходимо убеждать каждый день — прежде всего делами, но также и словами, планами, перспективой.

Их нельзя безнаказанно обманывать.

Стоит мне слукавить сегодня, как завтра все, с таким трудом добытое доверие вновь покатится к подножию горы, и цезарю придется заново усердно трудиться, чтобы внушить Лонгам уважение к римским ценностям, прививать любовь к прекрасному, наставлять в добродетелях.

Говорят, Эвтерм, не знавший прежде земных забот (это было легко за спиной хозяина), пытаясь справиться с трудностями, совсем исхудал, однако обращаться за помощью к власти не хочет. Другой бы на его месте завалил бы меня прошениями, а этот молчит. То ли ему мешает вера, то ли он от природы такой щепетильный?

Не знаю.

Зия тоже притихла! Это удивляет не менее чем спесь, с какой ведет себя Эвтерм!

Нет так нет.

Согласен, здесь есть над чем поразмышлять, тем более что Аррий Антонин, этот зануда, эта язва благоразумия, который считает наилучшим говорить цезарю правду, — просит наградить Эвтерма большой суммой денег и тем самым доказать, что государство выполняет свои обязательства по отношению к «потомству славных воинов».

Луций Вер, мой приятель, исключительный гастроном и неглупый молодой человек, возражает — не в коня корм. Его скепсис понятен, ведь Палладий осаждает Лонгов по его поручению. Тем не менее, Луций во многом прав — стоит помочь одному, как на меня навалятся сотни, если не тысячи просителей. На них казны не хватит. С меня достаточно трехсот тысяч прожорливых плебейских ртов, которые необходимо затыкать хлебом, а глаза туманить игрищами гладиаторов и представлениями в театрах.

Видишь, как все сложно в Риме, а ты прячешься в деревне».

«…Трудность, Лупа, в том, что нечестивцев и чистоплюев, подобных Эвтерму, в империи становится все больше и больше. Когда речь шла о группе безумцев, уверовавших в распятого ритора из Назарета и требовавших казни для себя и для своих единоверцев, чтобы поскорее вознестись на небеса, — проблема решалась достаточно просто.

Рецепт был проверен на Игнатии.

Теперь положение изменилось. По оценке Флегонта, поклонников распятого в империи уже около двух с половиной миллионов человек при общем количестве населения в пятьдесят миллионов. В сельских районах христиан единицы. Их там не любят, крестьяне до сих пор считают, что они крадут младенцев и пьют из них кровь. Христиане окопались в городах, их общины нередко насчитывают десятки тысяч членов.

В Риме не менее двухсот тысяч.

Это сила, Лупа, с ними нельзя не считаться, пусть даже во всякой беде — в разливе Тибра, нашествии чумы, поражении в войне, — наша чернь обвиняет назореев. Якобы все несчастья боги насылают на нас за то, что мы терпимо относимся к этой секте безумцев, посягнувшей на устройство империи.

Тем не менее, они сильны, Лупа, и с каждым днем становятся все сильнее. Поясню на примере — в Риме восемь храмов Изиды, но жрецы каждого из них грызутся между собой как собаки. Каждый озабочен привлечением богатых новобранцев, у всех одна всепоглощающая забота набить свою храмовую казну. Ни о каком единстве между ними, как, впрочем и между приверженцами Изиды, Сераписа, Митры, говорить не приходится. Христиане же презирают богатство. Они пытаются — на этом настаивал Игнатий, я читал его письма, — выстроить единую организацию, называемую церковью, в которой каждый из этих безумцев был бы накрепко привязан к своей общине, а его община, в свою очередь, ко всем другим общинам. Несмотря на внутренние раздоры, они охотно подчиняются своим наставникам, которых называют пресвитерами, а те в свою очередь внимают каким-то епископам».

«…это уже серьезно. Верховная власть должна иметь возможность влиять на внутреннюю жизнь подобной организации, ведь запрет на тайные общества, введенный моим отцом, никто не отменял. Силой здесь уже ничего не добьешься.

Единственное разумное решение — взять под контроль саму иерархию. Другими словами, власть должна помочь руководителю римской общины вознестись над всеми иными сборищами христиан. Говоря проще, римский епископ должен получить право назначать и смещать епископов на местах. Понятно, что, имея у себя под боком их главу, я всегда сумею договориться с ними.

Скоро, мой друг, я отправляюсь в Африку, где четвертый год стоит небывалая засуха. Хочу на месте разобраться, какую помощь ждут от Рима эти провинции. Отправляюсь налегке, с прежней компанией счетоводов и строителей. Я хотел бы, что ты передал приглашение Эвтерму присоединиться к нам. Я силен в арифметике, истории, в латинском и греческих языках. Эвтерм же славится знаниями о том, как устроен мир. Антиною будет полезно из первых уст услышать о четырех стихиях. К тому же он, возможно, понадобится мне при общении с его единоверцами.