Адское Воинство

Эльбо, как видно, с утра прогулялся по комнате — повсюду были разбросаны зернышки. Но после прогулки он снова уселся в левую туфлю Адамберга. При виде хозяина он заворковал. То, что голубь выбрал себе пристанищем туфлю, противоречило законам природы, но, с другой стороны, имело свои преимущества, и немалые. Теперь Эльбо не пачкал пометом всю комнату, а оставлял его исключительно в туфле. Когда высплюсь, подумал Адамберг, надо будет отчистить туфлю изнутри. «Да, но чем?» — спросил он себя, скатываясь в углубление матраса. Ножом? Чайной ложкой? Рожком для надевания обуви?

Расправа, совершенная над Мортамбо, вызывала у него омерзение своей крайней жестокостью. Человеку продырявили горло стрелой с наконечником из бритвенных лезвий в момент, когда он мочился. По сравнению с этим убийство старухи Тюило, которой напихали в глотку хлебный мякиш, такое оригинальное и в то же время незатейливое, казалось почти трогательным. А еще он злился на Данглара с его никому не нужными разговорами о Ричарде Львиное Сердце. Вейренк тоже хорош: ему, видите ли, необходимо знать, зачем Мортамбо переоделся. Такая внезапная и немотивированная злость была у Адамберга признаком сильной усталости. Мортамбо снял синюю куртку — которая, чтобы там ни говорил Эмери, пропахла камерой, пусть даже это был запах дезинфицирующего средства — и надел домашний костюм из светло-серой хлопчатобумажной ткани, с брюками, обшитыми темно-серой тесьмой. Ну и что? Может, Мортамбо захотелось одеться удобнее? Или элегантнее? А тут еще Эмери во второй раз заявляет ему, что вся ответственность за случившееся лежит на нем, Адамберге. Трус ты, Эмери, а не солдат. После третьего убийства в Ордебеке начнется настоящая паника, да и во всей округе тоже. Местные газеты уже вовсю болтают о неукротимом гневе Эллекена, а некоторые читатели в своих письмах прямо указывают на Вандермотов, правда пока не называя их по имени. Вчера вечером Адамбергу показалось, что улицы опустели раньше обычного. А теперь, когда преступник стал убивать на расстоянии, из арбалета, никто не будет чувствовать себя в безопасности, даже забившись в свою крысиную нору. Да и его собственная жизнь под угрозой: ведь это его хотели разрезать на три части, положив на рельсы. Если бы убийца знал, что у Адамберга нет ни единой зацепки и расследование стоит на месте, он не стал бы прибегать к такому мощному орудию смерти, как скорый поезд. Возможно, грудь Лины заслоняла ему вид и поэтому он не мог разглядеть факты, подтверждающие виновность Вандермотов.

XLI

Три часа спустя Адамберг открыл глаза, разбуженный ошалевшей мухой, которая с громким жужжанием носилась по всей комнате, не замечая, как до этого не замечал Эльбо, распахнутого настежь окна. Когда он проснулся, первая его мысль была не о Кромсе и Мо, оказавшихся на краю пропасти, не о жертвах Владыки Эллекена, даже не о старой Лео. Он думал только об одном: почему он считал, что куртка, которую Мортамбо носил в камере, была синей, хотя на самом деле эта куртка была коричневой?

Он открыл дверь, насыпал на порог корм, чтобы выманить Эльбо из туфли и заставить отойти от нее на метр, и направился на кухню варить кофе. Там уже сидел Данглар, молча склонившись над газетой, которую он не читал, и Адамберг впервые ощутил что-то вроде жалости к старому другу, не знавшему, как выкарабкаться из ямы с навозной жижей.

— «Ордебекский репортер» пишет, что от сыщиков из Парижа пользы как от козла молока. Это я кратко излагаю.

— Они не так уж неправы, — сказал Адамберг, заливая кипятком кофе.

— Они напоминают, что в тысяча семьсот семьдесят седьмом году был случай, когда Владыка Эллекен, как нечего делать, раздавил сапогом маршальский суд.

— С этим тоже не поспоришь.

— Но тут есть один нюанс. Он никак не связан с расследованием, и все же я о нем задумался.

— Если вы о сердце Ричарда, то о нем думать не стоит, Данглар.

Адамберг оставил кипящий чайник на плите и вышел во двор. Данглар покачал головой, поднял свое большое тело, показавшееся ему вдесятеро тяжелее обычного, и долил воду в кофейник. Потом подошел к окну и стал смотреть, как Адамберг расхаживает взад-вперед под яблонями, засунув руки в карманы вытянувшихся брюк, с пустым, ничего не выражающим — так показалось Данглару — взглядом. Майор не знал, как быть с кофе: нести его во двор или выпить в одиночку, ничего не сказав Адамбергу? Размышляя над этим, он краем глаза поглядывал в окно. Вдруг Адамберг исчез из поля зрения, затем вынырнул из погреба и зашагал обратно к дому какой-то чересчур быстрой походкой. Он сел, вернее, плюхнулся на скамейку без обычной гибкости в движениях, положил раскрытые ладони на стол и, не говоря ни слова, уставился на Данглара пристальным жестким взглядом. Данглар, который в теперешней ситуации не считал себя вправе задавать вопросы или делать замечания, поставил на стол две чашки и, за неимением лучшего занятия, принялся разливать кофе, как образцовая супруга.

— Данглар, — сказал Адамберг, — какого цвета была куртка на Мортамбо, когда его допрашивали в жандармерии?

— Коричневая.

— Точно. А мне показалось, что синяя. В общем, потом, вспоминая, я сказал «синяя».

— И что? — осторожно спросил Данглар: сосредоточенность комиссара на одной мысли тревожила его даже сильнее, чем блеск, порой вспыхивавший в его похожих на водоросли глазах.

— А почему я так сказал, Данглар?

Не отвечая, майор поднес чашку к губам. Ему очень хотелось добавить в кофе каплю кальвадоса, как делали местные жители, «чтобы разогнать кровь», но он решил, что возлияния в три часа дня могут снова разжечь уже начавший утихать гнев Адамберга. Особенно после сообщения о заметке в «Ордебекском репортере», где говорилось, что от парижских сыщиков пользы как от козла молока. И еще там было написано — Данглар решил скрыть это от комиссара, — что они понимают в своем деле как свинья в апельсинах. А может быть, Адамберг унесся мыслями так далеко, что просто не заметит шалость майора. Данглар уже собирался встать и взять бутылку, когда Адамберг вдруг вытащил из кармана пачку фотографий и разложил перед ним на столе.

— Это братья Клермон-Брассер, — сказал он.

— Понятно, — сказал Данглар. — Это те фотографии, которые дал вам граф.

— Да. Вот так они были одеты на том самом приеме. Это Кристиан в синем костюме в тонкую полоску, а это Кристоф в куртке яхтсмена.

— Какой вульгарный, — тихо заметил Данглар.

Адамберг достал мобильник и показал Данглару серию снимков.

— А вот фото, которое прислала Ретанкур. В этом костюме был Кристиан, когда поздно вечером вернулся домой. Костюм в чистку не отдавали, так же как и одежду Кристофа. Она проверила.

— Значит, так оно и было, — сказал Данглар, рассматривая картинки в телефоне.

— Кристиан — в синем костюме в полоску. Видите? В синем, а не в коричневом.

— Верно.

— Так почему у меня в памяти отложилось, что куртка Мортамбо была синяя?

— Потому что вы ошиблись.

— Потому что он переоделся, Данглар. Теперь улавливаете связь?

— Честно говоря, нет.

— Понимаете, в глубине души я знал, что Кристиан переоделся. Так же, как Мортамбо.

— А зачем Мортамбо переоделся?

— Да плюньте вы на Мортамбо! — разнервничался Адамберг. — Вы как будто нарочно не хотите меня понять.

— Не забывайте, я все-таки побывал под поездом.

— Действительно, — признал Адамберг. И продолжал: — Кристиан Клермон тем вечером переоделся, я это знал уже несколько дней, хоть не отдавал себе отчета, мысль об этом прямо изводила меня, так что в результате я даже принял коричневую куртку Мортамбо за синюю. Синюю, как пиджак Кристиана. Посмотрите внимательно, Данглар: вот костюм, в котором Кристиан был на приеме, а вот костюм, сфотографированный Ретанкур, то есть тот, в котором он вернулся домой.

Адамберг положил перед Дангларом фотографию, полученную от графа, и телефон. В этот момент он вдруг заметил, что перед ним стоит кофе, и залпом выпил полчашки.

— Ну что, Данглар?

— Если бы вы мне не сказали, я бы ничего не заметил. Костюмы одного цвета и на первый взгляд кажутся одинаковыми, но на самом деле они разные.

— Вот видите!

— На втором пиджаке полоски не такие тонкие, отвороты шире, проймы уже.

— Вот-вот, — улыбаясь, повторил Адамберг. Затем встал и принялся широкими шагами расхаживать по комнате от камина до двери. — Вот. Кристиан ушел с приема около полуночи, а домой вернулся около двух. За это время он переоделся. Переоделся очень ловко, разница едва заметна, но все же есть. Костюм, который он на следующий день отправил в чистку, — не тот, в котором он вернулся домой, тут Ретанкур не ошиблась. Но это именно тот костюм, в котором он был на приеме. Почему его срочно надо было почистить, Данглар?

— Потому что от него воняло бензином, — ответил майор и впервые слабо улыбнулся.

— А бензином от него воняло потому, что Кристиан поджег «мерседес», где сидел его отец. И еще кое-что, — добавил он, ударив ладонью по столу. — Перед тем как вернуться домой, он коротко остриг волосы. Посмотрим на фото: на приеме у него пышная шевелюра, прядь волос свешивается на лоб. Видите? А когда он вернулся, волосы, по словам уволенной горничной, были острижены совсем коротко. Потому что их опалило огнем — как часто бывало с волосами Мо, — и они стали неровными. Чтобы скрыть это, он их коротко остриг, а заодно и переоделся. А что он говорит лакею на следующий день? Говорит, что ночью, потрясенный гибелью отца, остриг себе волосы в знак траура. В общем, Кристиан Фитиль.