Адвокат инкогнито

– Да, я оформляла этих людей к нам, – говорила она, с опаской косясь на подсудимого. – Паспорт я не попросила. Была уже глухая ночь, и мне показалось, что не произойдет ничего страшного, если я пущу их переночевать. Тем более мужчина вызвался оплатить номер на сутки и даже пытался вручить мне тысячу рублей как благодарность…

Чертовка не призналась, что все-таки положила в карман пятисотрублевую бумажку. Это она грехом не считала, полагая, что и в самом деле оказала симпатичному мужчине услугу. Тот, впрочем, был сильно пьян и вел себя развязно. Было видно, что ему не терпится попасть в номер. Причем цель его пребывания там была понятна с первого взгляда.

– Он держал женщину за талию и просил как можно быстрее их оформить. Ему, видите ли, сильно хотелось спать. Я не знала, в каких отношениях они находятся со спутницей, но мужчина заявил, что любит ее и хочет остаться с ней.

Она вспомнила, как этот тип обнимал женщину, шептал ей что-то на ухо и посмеивался. Ее еще удивило, что спутница сексуально озабоченного гражданина не особо хороша собой и уже не молода, чтобы пускаться в любовные авантюры.

– Вам известно, что произошло позже в номере?

– Конечно, я знаю со слов своих коллег, – пояснила администратор. – Вся гостиница гудела… В одном из номеров произошло изнасилование. Раньше ничего подобного у нас не было. Наш отель – не пять звезд, и к нам часто заглядывают парочки, ну, для того чтобы… короче, вы понимаете. Часто просят сдать номер на час, на одну ночь, но у нас приличное заведение, а не какой-нибудь там бордель. Однако мы вынуждены брать плату вперед. Эта же пара мне показалась очень благополучной, я даже подумала, что с ними предосторожности напрасны. Мужчина был, конечно, пьян, но одет прилично, да и изъяснялся он на нормальном языке, никакого мата… Но девочки, убиравшие номер после происшествия, сказали, что там все было перевернуто с ног на голову. Вроде даже была кровь на постельном белье. Точно сказать не могу, потому что простыни забрали на экспертизу. Мы долго не могли прийти в себя…

– Когда мужчина оформлял номер, как вела себя женщина? – спрашивала Дубровская.

Администратор пожала плечами.

– Обыкновенно – стояла рядом с ним. Мужчина, помнится, держал ее то за плечи, то за талию. Мне казалось, что она немного смущена его напором.

– Но она сопротивлялась? Может быть, выказывала нежелание идти вместе с ним? Просила вас о помощи?

– Нет, ничего подобного не было. Вела себя спокойно и даже, как мне помнится, улыбалась. Она почти не говорила, а после того, как я отдала мужчине ключи, сама пошла за ним в номер.

– Значит, он ее не волок насильно?

Обвинитель неодобрительно посмотрел на Дубровскую.

– Нет. Она шла за ним. Я точно помню, – отвечала свидетельница.

Ответы были удовлетворительными, но Дубровская понимала, что они не добавляют очков защите. Как, впрочем, не особо помогают обвинению. Нейтральные обстоятельства, которые можно толковать двояко. Очевидно, что потерпевшая не шла в гостиничный номер под влиянием угроз. Это был осознанный поступок взрослой женщины. Она должна была понимать, что идет туда не разгадывать кроссворды. Ей уже достаточно лет для того, чтобы ссылаться на свою недогадливость. Если мужчина лезет тебе под юбку и говорит горячим шепотом на ухо комплименты, а потом еще ведет в номер гостиницы, плакаться на то, что оказалась с ним в одной постели, а он еще не предложил руку и сердце, ей не приходится.

Но такова логика. Судебная же практика не столь однозначна. Закон признает половую свободу женщины, то есть право сказать твердое «нет» в любой момент любовной прелюдии. Может, у мужчины дурно пахло изо рта, а возможно, женщина в последний момент вспомнила, что у нее уже есть муж. Она могла передумать, заартачиться, сослаться на головную боль и на свирепую свекровь, засобираться на работу, обидеться на что-то, признаться, что пошутила. И мужчина должен встретить любой такой фортель с пониманием, извиниться, надеть трусы и пойти под холодный душ. Но беда в том, что многие представители сильного пола не понимают сигнала «стоп» и считают, что партнерша просто набивает цену, ломается, кокетничает, хочет, чтобы ее взяли силой. Вот это на языке закона уже называется изнасилованием, а не жестким сексом, и незадачливых любовников ждет обвинение и судебный процесс. Видимо, Аркадий Соболев оказался из разряда таковых и не сразу уловил перемены в настроении спутницы. Теперь он пожинал плоды собственного легкомыслия, так же как и Виктория, задавая себе вопрос: «Почему?»

Показания дежурной по этажу заставили сердце Аркадия замедлить ход. Это была пожилая женщина, истово верующая христианка, глаза которой метали молнии. Она готова была живописать, если бы ей предоставили такую возможность, будущее хождение подсудимого по всем кругам ада. Именно к ней обратилась за помощью потерпевшая, выскользнув из гостиничного номера.

– Мерзавца я не видела, а вот женщину запомнила хорошо, – говорила работница гостиницы скрипучим голосом, напомнившим Аркадию скрежет старых настенных часов. – Бедняжка пришла ко мне, еле ступая босыми ногами. Она все дрожала, плакала и не могла успокоиться. Она сказала, что ее изнасиловали. Конечно, я поверила ей, на нее ведь было невозможно смотреть без слез. Более жалкое зрелище сложно себе представить…

Эта картина и сейчас стояла перед ней. Плачущая женщина, умоляющая о помощи, в одежде, едва прикрывающей тело. Съехавшая на бок юбка, расстегнутые пуговки на блузке, разодранные чулки. На молочно-белой шее хорошо заметны багровые следы. Она шла, широко расставляя ноги, как будто каждое движение причиняло ей боль. Лицо ее исказилось от страданий, а губу она искусала до крови.

– Она сказала вам, что произошло в номере? – спросил обвинитель.

– Я не любопытна, – сверкнула глазами женщина, послав такой злобный взгляд Аркадию, что тот содрогнулся. – Она сказала, что ее изнасиловали, но меня не интересовали гнусные подробности: сколько раз и каким именно способом. Бедняжка хотела вызвать милицию, и я помогла ей с великой охотой. По мне, так таким кобелям надо отрезать яйца.

По всей видимости, христианское смирение в данный момент изменило женщине, и ее гневная рекомендация больно резанула слух всех зрителей-мужчин. Судья даже постучал по столу молоточком.

– Какие телесные повреждения вы видели у потерпевшей? – задал обвинитель очередной вопрос.

– У нее были синяки вот здесь. – Женщина показала руками на шею. – Багровые пятна со следами ногтей. Были следы на ногах, на внутренней стороне. Тоже то ли царапины, то ли синяки. Она сказала, что он выдрал ей волосы, и на самом деле, они были у нее в беспорядке, всклокочены. Словно кто-то долго таскал ее за них. Женщина сказала, что мерзавец хотел ее убить – задушить, и жаловалась на боль в шее, в тех местах, которые он сдавливал.

Аркадий слушал ее, оцепенев от ужаса. Он и представить себе не мог, откуда взялись такие телесные повреждения у потерпевшей. Все это походило на какой-то кошмар. Соболев все больше запутывался в паутине вины и не видел способа вырваться на свободу. Он только чувствовал, что все нити липких доказательств ведут к Кисловой, которая, как жирная паучиха, сидя в центре, тянула его к погибели…

– Скажите, что входит в ваши должностные обязанности? – начала Дубровская свой допрос.

– Я – дежурная по этажу. Мое дело находиться на своем месте всю ночь, следить за порядком и оказывать помощь постояльцам, если они в ней нуждаются. Я пятнадцать лет на своем посту, но ни разу у меня под боком не происходило подобного паскудства.

Она говорила с Дубровской сквозь зубы, нехотя. Должно быть, считала адвоката кем-то вроде пособника подсудимого. Мол, не случайно, наверное, люди говорят об этой профессии не самые лестные слова: «В ад отправляются плохие люди и их адвокаты».

– А где располагается ваш дежурный пост?

– В самом конце коридора.

– Там стоит стол с настольной лампой и телефоном? – спросила Дубровская, вспомнив, что отечественный кинематограф советских времен именно так запечатлевал рабочее место дежурной по этажу.