Адъютант императрицы

Гарнизон переправлялся в крепость на больших паромах, стоявшие тут же небольшие лодки были предоставлены офицерам, которые время от времени пользовались коротким отпуском для отлучек из крепости. Но все эти средства сообщения охранялись сторожевыми постами, и никто не имел права пользоваться ими без особого разрешения коменданта.

Расположенные около самой воды ворота с мрачными сводами вели вовнутрь крепости, которая представляла собою мощеный двор, со всех сторон доступный взору. Перед казематами, где помещались казармы, были расположены деревянные столы и скамьи, где солдаты, по окончании службы, могли отдыхать на свежем воздухе, болтая и попивая купленную у маркитанта водку, в то же время не выходя из-под надзора начальства.

В глубине двора возвышалась меньших размеров, совершенно обособленная цитадель, снабженная отдельными воротами и башнями; ее пушки были направлены над двором и всей остальной крепостью, так что в случае взятия последней неприятель неминуемо должен был погибнуть под ее развалинами.

Эта цитадель охранялась с особенною бдительностью; перед ее железными воротами помещался усиленный караул, и никто не мог проникнуть внутрь крепости, если его не призывали к тому служебные обязанности. Из бойниц глядели жерла пушек, возле которых сторожили канониры с зажженными фитилями. От железных ворот во внутренность крепости вел узкий и темный ход, в конце которого находились помещения государственной тюрьмы, снабженные окнами с крепкими железными решетками. Эти окна лишь несколько часов в течение дня пропускали лучи солнца, проникавшего сюда поверх стен крепости.

В этой темнице долгое время находился в заключении министр Карла XII, граф Пипер, который и умер здесь в ,1715 году; теперь она служила местопребыванием несчастного Иоанна Антоновича.

Жизнь в крепости, вследствие строгой службы и бдительной охраны, отличалась крайним однообразием и скукой; офицеры в порядке старшинства получали отпуск по одному, по двое или трое и отправлялись в Петербург, чтобы в продолжение нескольких дней поразвлечься в столице; остальное время они печально и уныло проводили в уединенной крепости, отрезанной от всякого общения с людьми. Иногда, пользуясь разрешением коменданта крепости, генерала Бередникова, они развлекались рыбной ловлей и охотою по берегам Ладожского озера и Невы, чтобы добыть к столу дичь и превосходную рыбу. Вечера они проводили в беседе за стаканом вина, в сборных комнатах нижнего этажа, под квартирою коменданта, рассказывали друг другу свои приключения, пережитые ими в дни отлучек, и старались таким образом насколько возможно скрасить печальную жизнь гарнизона, который служил тюрьмою почти столько же для них, сколько для государственных преступников.

Подпоручик Мирович до сих пор был не только чрезвычайно исправным офицером, но и добрым и веселым товарищем. Хотя любовь к прекрасной француженке–актрисе порою и делала его задумчивым и мечтательным, но все же он никогда не отставал от компании товарищей, среди которых он, несмотря на свою бедность, играл значительную роль и пользовался большим влиянием, благодаря своему твердому, мужественному характеру, многосторонним приобретенным знаниям, а также приветливому и обходительному обращению.

На другой день после царского парада он, вопреки обыкновению, тотчас же после службы удалился в свою комнату, и собравшиеся товарищи тщетно ожидали его появления.

Жилище Мировича состояло из двух маленьких, низеньких комнат в одной из угловых башен крепости: узкие окна, снабженные снаружи железными решетками, открывали вид на далекую водную равнину Ладожского озера и полосу берега, поросшего камышом и низкорослым кустарником. Убранство гостиной состояло из простой деревянной мебели; на столе лежали раскрытыми различные французские книги, которые доказывали, что молодой офицер старался насколько возможно использовать уединение гарнизонной жизни для пополнения своего образования. У окна стояло единственное мягкое кресло, обитое кожей, и на нем сидел понурившись Василий Яковлевич Мирович, глядя вдаль, на белые волны озера, которые клубились и пенились, движимые восточным ветром.

Он часто сиживал так у своего окна, но обыкновенно сто глаза сияли радостно надеждой и над водною поверхностью перед ним мысленно вставал образ любимой девушки, окруженный заманчивыми картинами счастливого будущего; сегодня же он глядел неподвижно и мрачно, порою сжимая кулаки и произнося имя возлюбленной, причем его лицо не озарялось, как прежде, счастливою улыбкой, а голос звучал глухо и отчаянно.

Он сидел так долгое время, как вдруг дверь внезапно отворилась, и в комнату вошел поручик Павел Захарович Ушаков.

Мирович вздрогнул при шуме отворившейся двери, но, узнав вошедшего товарища, перевел дух и с печальной улыбкой протянул ему руку.

— Ты один, Василий? — Ушаков придвинул к нему стул и закурил взятый с полки чубук с турецким табаком. — Ты удаляешься от твоих друзей?.. Что с тобой?

— Ты еще спрашиваешь, — возразил Мирович. — Но ведь ты видел, как резко государыня отвергла мою просьбу о милости, — нет, просто о справедливости. Это лишило меня последней надежды… Что мне делать среди друзей, если веселье не находит отклика в моем сердце?

— Я понимаю, что это тяжело, — сказал Ушаков, — я вполне сочувствую тебе, но, Боже мой, ведь еще не все потеряно! И если государыня действительно останется неумолимой, то ведь мы же научились переносить лишения; бедность не могла у нас быть причиной нерасположения духа, и к тому же нам остается надежда на генеральский султан и фельдмаршальский жезл.

Мирович пожал плечами.

— То было раньше, Павел Захарович, — возразил он, — в это время бедность не тяготила меня, так как я был одинок, но теперь другое дело. Ты ведь знаешь, что я люблю, знаешь, что я только затем и добивался справедливости у государыни, чтобы жениться, а теперь все потеряно для меня: мать Аделины отказала мне и запретила видеться с ней, а сама Аделина, — продолжал он, стиснув зубы, — должна отдать руку этому старому негодяю Фирулькину. Конечно, она будет сопротивляться, но ведь ее изведут угрозами! И если даже Аделина останется непреклонной, все же для меня она потеряна!.. Что могу предложить ей я, бедный офицер? Мы не можем жить надеждою на генеральский султан я фельдмаршальский жезл, — прибавил он с горькою усмешкой.

— Будь благоразумен, Василий! — произнес Ушаков. — Твоя любовь к француженке не может быть настолько серьезна, чтобы от этого зависела вся твоя жизнь. Я считал ее простым времяпрепровождением, не более. Откажись от нее, ты не должен убивать свои силы и всю свою будущность, стремясь к осуществлению несбыточной фантазии, солдат не должен носить оковы, если хочет достигнуть славы и почестей, и если ты желаешь вознаградить себя за потерю родового имущества, которое государыня отказывается возвратить тебе, то ведь у нас, в России, немало богатых девушек, которые охотно согласятся отдать руку офицеру Смоленского полка.

— Нет, Павел, — покачал головой Василий Яковлевич, — ты не знаешь, что для меня значит Аделина!.. Я способен любить только раз в жизни и никогда не женюсь ни на ком, кроме Аделины, никогда даже взора не обращу на другую женщину.

— И все же, — продолжал Ушаков, — я прошу тебя: будь силен, как подобает мужчине, и забудь ее, забудь в кругу своих друзей, и пусть честолюбие заменит тебе неудачную любовь.

— Никогда, никогда! — воскликнул Мирович. — Никогда я не забуду Аделины и не откажусь от нее, хотя бы не только императрица и этот высокомерный Орлов, не только этот хитрый плут Фирулькин, но и все силы ада выступили на борьбу со мной!..

— Ты с ума сошел, Василий! — воскликнул Ушаков. — Что ты можешь сделать, чтобы преодолеть такие несокрушимые препятствия?

— Что я сделаю? — воскликнул Мирович, пылающим взором взглянув на друга. — Тот, кто не знает страха, может все преодолеть! Ты так же храбр и мужествен, ты так же беден, как и я, и в борьбе с судьбою поставишь на карту не более как свое жалкое существование, тогда как в случае удачи можешь приобрести все, что составляет прелесть жизни. Да, да, — воскликнул он, схватывая руку Ушакова, — ты — мой друг, мой товарищ по оружию в борьбе за счастье! Один я не в состоянии выполнить то, что зародилось в моих мечтах в виде туманного образа и постепенно принимает все более твердые и ясные очертания!