Адъютант императрицы

Горящим взором смотрел Мирович на водное пространство. Тучи рассеялись, солнце играло на пенистых волнах.

Он не заметил, что сзади него остановился Ушаков и наблюдал за ним мрачным взглядом. Наконец он подошел к Мировичу и положил на плечо руку.

— Ах, это — ты, Павел, — оборачиваясь, сказал Мирович. — Сейчас только видел я знак, который древние авгуры сочли бы за счастливое предзнаменование: вот оттуда взвился сокол и, ударив на стаю чаек, унес в своих когтях одну из птиц. Скажи, разве это не пророчит счастья? Отважный сокол разбивает чаек, как то сделаем и мы!

— Отважный сокол разбивает чаек, — возразил Ушаков, потупляясь перед светлым взором Мировича, — я не суеверен, но суеверие, если оно поддерживает мужество, не может быть вредно. Цезарь тоже верил в предзнаменования, и его счастье не раз оправдывало эту веру.

— Как идут дела? — спросил Мирович. — Нашел ли сержант Писков новых приверженцев? Я сгораю от нетерпения — мы уж очень медленно подвигаемся вперед.

— Писков уверен в своих людях, — ответил Ушаков. — Но он требует, чтобы ему показали сенатский указ, которым Екатерина Вторая низводится с престола и на ее место призывается Иоанн Антонович.

— Сенатский указ? — воскликнул Мирович. — Как же это возможно? Тогда все потеряно!

— Почему же? Нисколько! — проговорил Ушаков. — Если других затруднений не будет, тогда все уладится; в русском народе живет вера в верховное право Сената; солдаты, по–видимому, сомневаются, что такое серьезное и большое дело вручено двум молодым людям; они хотят видеть указ, чтобы быть уверенными, что действительно дадут своему отечеству настоящего императора.

— Но тогда все погибло! — снова воскликнул Мирович. — Ведь мы не можем показать им этот указ.

— Нет, мы должны, — возразил Ушаков. — Никто из солдат не умеет читать, только Писков немного разбирает буквы, но разве он видел когда-нибудь такой документ? Он будет удовлетворен, если показать ему лист бумаги с разными подписями. Такой документ ничего не стоит сделать, приложив к нему печать двуглавого орла при помощи монеты. У тебя есть пергаментная бумага для рисования — возьми лист и пиши, через полчаса все будет готово.

— И ты думаешь, что обман удастся? — спросил Мирович, доставая из ящика стола лист толстой бумаги и приготовляясь писать.

— Несомненно, — ответил Ушаков, — пиши только! Я знаю форму таких документов и продиктую тебе слова.

Мирович стал писать крупными буквами диктуемые ему Ушаковым высокопарные фразы, которыми торжественно объявлялось, что Екатерина Алексеевна низводится с престола российского и приговаривается к смертной казни. Именем русского народа императорская корона возвращалась Иоанну и каждому солдату русской армии, а также каждому верноподданному государства повелевалось оказывать во всем повиновение подпоручику Василию Мировичу, исполнявшему волю Сената.

— А как же подписи? — спросил Мирович.

— Напиши крупными буквами имена, — сказал Ушаков, — достаточно, если Писков или кто-нибудь другой разберет их; сперва имя Кирилла Разумовского, затем Захара Чернышева и Нарышкина.

Мирович написал имена.

— Этого достаточно, — сказал Ушаков, — поставь еще несколько каракуль, которые никто не мог бы прочесть; это придаст таинственное значение и даст нам возможность прочесть любое имя, которое могут потребовать солдаты. Есть у тебя воск и серебряный рубль?

Мирович достал большой кусок воска, а также требуемую монету.

В одну минуту была изготовлена большая печать с ясным изображением двуглавого орла, а из серебряных ниток старого шарфа был скручен шнур и прикреплен при помощи печати к документу.

— Теперь все готово, — сказал Ушаков, — никому и в голову не придет сомневаться в этом документе; подписи и печать возымеют магическое действие талисмана, и эти люди слепо и доверчиво отдадут нам в руки свою жизнь.

— Их доверие не будет обмануто, — воскликнул Мирович. — Клянусь, если наше предприятие удастся, они будут первыми среди солдат, подобно лейб–кампанцам императрицы Елизаветы Петровны. Разве не странно, — продолжал он, смотря на документы, — что двое таких молодых людей, как ты и я, столь низко стоявших на ступенях общественной лестницы, составляют смертный приговор императрице, которую еще сегодня почитают миллионы и взор которой с ее фантастической высоты едва снисходит до нас?

— Да, смертный приговор ей или нам, — ответил Ушаков, пристально глядя на Мировича. — Час развязки близится, и тебе еще раз следует со всей серьезностью обдумать рискованный шаг.

— Крупная игра требует и крупного риска, — сказал Мирович. — Без выигрыша, к которому мы стремимся, наши головы стоят немного; если мы проиграем, так и они пропадут. Но, — сказал он, хватая за руку Ушакова, — если ты боишься и если тебе дорога жизнь, ты можешь уйти, мой друг; ни одного упрека не сорвется с моих уст, и тайна нашего сообщничества будет погребена в моем сердце; при такой игре дрожащая рука не годится для выбрасывания костей.

— Я не боюсь и не отступлю! — воскликнул Ушаков, отнимая свою руку. — Я хотел только предостеречь тебя еще раз; если ты пойдешь вперед по избранному пути, то и я последую за тобою.

— Итак, вперед! — воскликнул Мирович. — Сокол расправляет крылья и острым взором высматривает свою добычу! Возьми эту бумагу и покажи ее солдатам, которые еще сегодня соберутся у Пискова; я приду побеседовать с ними, чтобы убедиться, что все готово для дела. В Петербурге, говорил ты, все обстоит хорошо?

— Как нельзя быть лучше, — ответил Ушаков. — Шевардев — наш, а также все канониры его казармы; он ручается, что если мы приведем к нему Иоанна Антоновича, то при помощи пушек на нашу сторону быстро перейдут народ и гвардия.

— Отлично! — сказал Мирович. — Вскоре можно будет назначить день. О, Аделина, возлюбленная моя!.. Скоро твое прекрасное чело украсится княжеской короной!

Вдруг в крепости загремели барабаны и раздались возгласы команды.

— Что это значит? — воскликнул Мирович, быстро надевая мундир и заботливо прицепляя шпагу.

Ушаков открыл дверь, собираясь уйти в свою комнату.

— Скорей, скорей, — воскликнул пробежавший мимо офицер, — фельдцейхмейстер приехал делать смотр; уже отправлены лодки, чтобы доставить его сюда с берега.

Когда Мирович спустился на двор, роты уже выстраивались под командой генерала Бередникова.

Мирович занял свое место во фронте; вскоре после него появился Ушаков, когда генерал в последний раз окидывал взглядом фронт, ворота открылись — и Григорий Григорьевич Орлов в сопровождении нескольких адъютантов своего штаба вошел во двор.