Аэроплан для победителя

Курляндский вице-губернатор князь Николай Дмитриевич Кропоткин, которого лифляндское рыцарство внесло в свои матрикулы и осчастливило его правом именоваться «князь фон Кропоткин», имел земельные владения возле городка Зегевольд, ближе к северу Лифляндии. Городок был известен развалинами рыцарского замка. Князю пришло в голову устроить там знаменитый курорт, и он даже придумал название — Лифляндская Швейцария. Местность действительно была очень живописная.

Для воплощения этой идеи он стал продавать земли обширного Зегевольдского имения рижским богачам под пансионаты и дачи. Маркус знал, что будущий родственник время от времени занимается именно этими купчими, и положил выйти через него на хороших знакомцев князя, и уже через них — на его сиятельство. Судьба несчастной оклеветанной артистки — русской артистки, оклеветанной немцами, — должна была разжалобить Кропоткина. Тут даже его особого вмешательства не требовалось — узнав, что князь заинтересовался делом, сыщики сами постараются действовать разумно и не пренебрегать мелочами, которые бы свидетельствовали о невиновности Селецкой.

Именно в среду, когда ни спектакля, ни концерта не было предусмотрено, Кокшаров принарядился и поехал с Маркусом в Ригу — беседовать с Дюрренматтом.

Нотариальная контора, где он служил, располагалась на улице Валов, очень близко от Рижского вокзала, и, возвращаясь после беседы, в которой были получены кое-какие деловые обещания, Маркус предложил перекусить в ресторане гостиницы «Метрополь». Это было дорогое заведение, но иногда, в пору треволнений, нужно себя побаловать, дать голове отдых от забот, пока будет занят делом желудок.

— А это что? — спросил Кокшаров, указав на трехэтажное здание напротив «Метрополя». Он был в Риге впервые, и ему многое казалось любопытным

— А это наше главное полицейское управление.

— И сыскная полиция тут?

— Раз уж она формально называется сыскным отделением полиции, то, наверно, тут.

— А что, если мы нанесем визит Горнфельду?

Маркус пожал плечами. Ему эта затея не очень понравилась, но Кокшаров вдруг загорелся: подай ему инспектора сыскной полиции, вдруг появились новые сведения, вдруг наметился новый подозреваемый?

Им повезло — Горнфельд сидел в кабинете и сличал донесения агентов.

— Здравствуйте, господа, — сказал он уныло. — Садитесь.

Кокшаров и Маркус сели напротив стола на обшарпанные стулья. Они, видно, предназначались для тех мазуриков и мошенников, которых инспектору приходилось допрашивать.

— Уже который день госпожа Селецкая находится в заключении, — грозно начал Кокшаров, — и мы, не имея никаких сведений о ходе этого дела, хотим привлечь к нему внимание известных в Риге и высокопоставленных особ. Если понадобится, будут привлечены особы, не только в Риге известные. Мы, артисты, имеем связи и в самом высшем обществе, и при дворе. В этой истории есть моменты, которые свидетельствуют в пользу госпожи Селецкой…

— Вот ими я как раз и занимаюсь, — сразу ответил Горнфельд. — Господин Кокшаров, в деле вашей артистки появился, как это по-русски… просвет. Да, в облаках просвет. И как раз там, где его не ждали.

— Что же это такое? — спросил Кокшаров. — Нашлись враги семейства Сальтернов? Выплыли старые счеты?

Он бы на радостях много чего предположил, но Маркус ткнул его локтем. Это означало: замолчи, дурень, не раздражай инспектора. Но Кокшаров был слишком взволнован, да и стремительно вошел в роль — роль знатного человека, который привык диктовать свои условия.

— В доме Сальтернов прислуги было немного — сами понимаете, когда там обитает мнимая сестра… — начал Горнфельд.

— Да уж понимаю!

— Так вот, в доме жила прислуга, которая приехала в Ригу вместе с фрау фон Сальтерн. Это старая женщина, дальняя родственница покойницы. Покойница была к ней сильно привязана, и она также была предана покойнице, эта Вильгельмина Хаберманн. Она, как я понимаю, знала тайну Сальтернов и помогала ее скрывать. Ее допрашивали дважды — и она ни слова лишнего не сказала. Знала ли фрау фон Сальтерн о сношениях Сальтерна с Селецкой — ей неведомо. Собиралась ли фрау встретиться с Селецкой — ей неведомо. Посылала ли фрау той ночью за извозчиком — ей неведомо…

— А извозчика-то, что якобы отвез ночью фрау фон Сальтерн в Майоренхоф, нашли?

Вопрос явно был нетактичным.

— Вы представляете себе, сколько в Риге орманов? — вопросом же ответил Горнфельд. — Полторы тысячи, не считая грузовых. Агенты работают, всех опрашивают, это займет время. И неизвестно, наняла ли она извозчика или с кем-то, имеющим лошадь, тайно сговорилась. Хаберманн на вопрос о таких знакомцах ответила одно — ей неведомо. Простые люди, особливо старухи, часто при одном слове «полиция» так пугаются, что произносят лишь слово «нет» — нет, не видел, не слышал, не знал. Им кажется, будто это надежнее. Если ей поверить — выйдет, что фрау Сальтерн из дому той ночью вообще не выходила, а тело перенеслось на штранд по воздуху.

Горнфельд впервые посмотрел на посетителей с интересом, и они, к счастью, сразу разгадали этот интерес: инспектор хотел убедиться, что они оценили шутку.

— Понятно, — улыбаясь и кивая, согласился Кокшаров.

— Мы полагали, что это обычный страх глупого свидетеля на первом и даже на втором допросе. Мы хотели дать Хаберманн время, чтобы опомниться и успокоиться. Мы просили Сальтерна оказать на нее влияние. Так вот, прислуга пропала, — сообщил Горнфельд.

— Как — пропала?

— Исчезла. Вещи на месте, женщины нигде нет. И это наводит на мысль, что она знала кое-что любопытное про убийство, потому и пропала.

— Я же говорил вам, что убийца — сам Сальтерн! — обрадовался Кокшаров. — И у него есть собственный автомобиль, на котором он мог ночью приехать в Майоренхоф…

Тут Кокшаров осекся — и впрямь, зачем бы Сальтерну оставлять тело там, где оно наведет на мысль о виновности его любимой женщины?

— А я полагаю, что не мог он заколоть жену шляпной булавкой, — отвечал Горнфельд. — Это неподходящее орудия для убийства супруги.

— Не мог — а заколол! Впрочем, мне до него дела нет, пусть это будет не Сальтерн, пусть кто-то другой, лишь бы не Селецкая! — таким манером Кокшаров загладил свою глупость.

— Кроме Хаберманн, которая была чем-то… помесью? Няньки и горничной. Кроме нее в доме жили старый служитель, кухарка, еще девица для черной работы, латышка, Ильза Круминг.

Латышскую фамилию инспектор произнес на немецкий лад.

— Не много для такого богача, как Сальтерн, — заметил Кокшаров, для которого понятие «богач» означало взбесившегося от невозможности истратить все свои миллионы нижегородского купчину.

— И богатый человек должен быть разумен. Когда Сальтерн и покойница устраивали дома приемы, они брали прислугу из ресторана и там же угощение заказывали. Можно устроить так, что получится недорого. Механик для автомобиля получал небольшой ежемесячный оклад денежного содержания, большую уборку весной и осенью делали женщины из соседнего дома, которым фрау Сальтерн доверяла. Если швыряться деньгами, очень быстро перестанешь быть богатым, — нравоучительно сказал Горнфельд. — Все эти люди опрошены. У Хаберманн в Риге почти не было знакомых, она иногда ходила в кондитерскую со вдовой Вейнбранд, которая держит бакалейную лавочку. Еще она была прихожанкой старой Гертрудинской церкви. Опрошено восемнадцать человек, никто не знает, куда бы Хаберманн могла исчезнуть. Селецкая дала показания: она не знакома с Хаберманн, но со слов Сальтерна знает, что эта особа имеет некоторое влияние на фрау Сальтерн и даже на самого хозяина.

— А Сальтерн что говорит?

— Сальтерн клянется, что сам ничего не понимает. Если бы не булавка, а хотя бы кухонный нож, то он был бы у меня главным подозреваемым. Теория может быть такой — Хаберманн знала о каком-то рижском недоброжелателе своей хозяйки. Опасаясь, что она заговорит, ее похитили или даже убили. Пренебрегать таким фактом, как исчезновение прислуги, нельзя. Предположить, что ее где-то спрятал сам Сальтерн, чтобы спасти ее жизнь, можно…

— Ну так допросите как следует Сальтерна!