Аэротаник

– Ведь это ты… ты…, – наконец беззвучно прошептала Валентина Васильевна, все еще стоя в дверях и держа тот самый поднос, что совсем недавно чуть не выронила из рук в столовой. Он и сейчас едва не выпал из ее белых рук. – Ой, простите… Что это я? Задумалась. Мне нужно было вам принести вот это. Вы, наверное, проголодались? Пожалуйста, здесь бутерброды. А это сухое вино, легкое. Или может быть крепкого чаю хотите, я могу сбегать. Только не спрашивайте ни о чем, я ничего не знаю. Возможно вас отпустят скоро домой к вашей семье.

– Нет… я ничего… я и не тороплюсь вовсе. То есть… У меня нет никого.

– Нет никого?

– Решительно никого. Вы не волнуйтесь, я ни о чем таком, клянусь вам, не буду спрашивать, почему я, например, оказался здесь, обойдусь. Впрочем, догадываюсь. Но позвольте мне спросить хотя бы ваше имя?

– Зачем же вам его знать? Я вот сейчас уйду и возможно никогда…

– Как никогда? Нет, подождите. Так нельзя… То есть. Можно, конечно, ваше право, но тогда… Господи, что мне надо сказать? А если я вас попрошу принести мне… ну хотя бы чаю, то вы ведь вернетесь?

– А вам Матрена Петровна его принесет.

– Ой нет, я передумал. Не нужно Матрены Петровны. То есть не надо чаю. Я вот что… У меня такая болезнь, что я один не могу пить вино. Может быть вы со мной?

– Ну что вы такое говорите. Видите, ведь я же на работе.

– А я как врач вам разрешаю. Ну, немного, пригубите хотя бы… Это иногда того… полезно. Вон вы какая беспокойная, под каким-то напряжением. Нет, вам решительно нужно расслабиться и отдохнуть.

– Ах да, вы же врач, конечно – засмеялась Валентина Васильевна. – Придется что ли подчиниться? Ну хорошо, уговорили. Я только чуть-чуть с вами посижу и уйду. Подождите-ка минутку, я принесу второй стакан и заодно посмотрю… Нет, ничего.

– Стойте… То есть, вы не обманываете? Придете, точно?

– Да приду же, успокойтесь.

Как только Валентина Васильевна закрыла за собой дверь, на Алмазова нахлынуло еще большее волнение. Он стал ходить по комнате, кусая губы, и даже хотел было броситься искать Истомину (он ее помнил как Жбычкину).

«Что же это такое, что мне сейчас делать, что-то надо предпринимать, а мы дурацкую игру какую-то ведем. И вообще что происходит, не случилось ли чего более серьезного, до лямуров ли сейчас, эгоист проклятый?», – думал он, периодически останавливаясь и встряхивая головой, будто пытаясь сбросить остатки сна. Мысли его бегали из одного полушария в другой то о непонятном своем положении, то опять об Истоминой и о неожиданной встречи с ней.

Валентина Васильевна шла по коридору тоже со странным выражением на лице. Глаза ее ничего не видели, щеки пылали, в движениях было что-то лихорадочное и механическое. Она взяла бокал из серванта и быстро удалилась, удивив своим странным и загадочным видом двух-трех работников Кунцевской дачи, которым попалась на глаза. Но в доме был переполох, лица и других были напряжены беспокойством, тревожным ожиданием, страхом, и ясность отсутствовала в глазах у многих. О ней быстро забыли.

Теперь в арсенале Аркадия Георгиевича была линейка – старая школьная, заляпанная грязными отпечатками детских пальчиков Светланки, ну и прочими, в том числе чернильными, пятнами. Кроме того на столе стоял небольшой металлический поднос, на котором аккуратно были разложены дюжина макаронин разной длины и даже формы – не все были идеально прямыми. Зато внутри макарон не было чернил, это уж точно и не нужно было проверять.

– Каацца, особых изменений в каку-то таку сторону ухудшения не наблюдаацца, – заметил профессор, с крайней осторожностью померив линейкой каплю от нижней, висящей над ротовой полостью, ее части до усов, а также от усов до ноздри вождя. Перед этим он достал из внутреннего кармана красную записную книжечку с тисненным на обложке портретом генералиссимуса. Сделал он это так, чтобы все присутствующие видели обложку. Затем он карандашиком расчертил пустую страничку для того, чтобы фиксировать динамику изменений. Запись первых измерений была сделана.

Берия зорко следил за работой профессора, а тот остро чувствовал на себе этот прищуренный за стеклами линз взгляд, и сердце его билось с перебоями. С напряжением смотрели на таинство светила науки и все остальные присутствующие члены правительства.

– Ну что ж, попытаамся произвести каку-то таку ретрограцию мозгового вещества, – произнес Аркадий Георгиевич и со страхом посмотрел на Берию. Тот тихонько кивнул. Взяв одну средней величины макаронину, Аркадий Георгиевич снова подошел к Сталину и попытался найти подходящее положение, чтобы не задеть вождя, не потерять равновесия и не плюхнуться отцу народов на колени под край стола. Проще всего было бы, конечно, произвести манипуляцию, лежа на столе, повернувшись на живот и приподняв голову. Но здесь имелись свои сложности, пришлось бы передвигать посуду и вообще, что бы подумал Сталин, если бы проснулся и увидел перед своим носом макаронину и лежащего на столе человека в белом халате, держащего ее во рту. А профессор, по инструкции Берии, должен был в крайнем случае и при малейших признаках пробуждения Великого Вождя исчезнуть мгновенно. Опробовав различные позы, Аркадий Георгиевич чуть озадачился. Легче всего было бы подуть на мозговое вещество сбоку, но этой процедурой нельзя было бы полностью достичь цели операции, то есть вернуть движение мозга точно в обратном направлении. Прочие всяческие изощренные позы грозили очередной неудачей с последующей катастрофой.

– Товарищ Маленков, – с некоторым нетерпением в голосе обратился к Георгию Максимильяновичу Берия. – Помогите. Ви можете поддержать нэмножко прафэссора.

Маленков вздрогнул и с мольбой поглядел на других товарищей, но те отвернулись от его взгляда. Делать было нечего. Он подошел к профессору сзади, обхватил руками его туловище на уровне нижней части живота, и прижал к себе, чтобы тот мог согнувшись проделать манипуляцию и при этом не упасть. Что-то совершенно неожиданное произошло с профессором Пеньковым. Ему вдруг стало как-то необычно хорошо от этого прикосновения. Тепло и что-то еще особое разлилось по всему телу, сконцентрировалось на уровне замка рук Маленкова и всей остальной площади соприкосновения их тел. О таком Аркадий Георгиевич боялся даже мечтать. И это происходит сейчас, когда нужно было сосредоточиться на ином, продолжать операцию по спасению мозгового вещества наимудрейшего из ныне живущих, а не думать об удовлетворении своих скрытых, порочных по представлениям того времени потребностей, не мечтать о хотя бы мелких легальных радостях, даруемые жизнью, которые иногда возможны и в стране суровых законов – нравственных и юридических. Маленков тоже что-то непонятное почувствовал, но не на душевном уровне, а в основном на физическом. Его глаза расширились от удивления, щеки покраснели, но он не имел права расцепить замка рук и оторвать себя от Аркадия Георгиевича, ибо тот был уже в таком положении, в котором удержать равновесие без противодействующей силы тяжести было бы невозможно. Ну и, наконец, каковыми были бы последствия такого необдуманного поступка?

Итак, необходимая поза была найдена, макаронная трубочка находилась снизу под каплей мозгового вещества Иосифа Виссарионовича Сталина. Другой конец ее сжимали раскрасневшиеся от всяческих волнений губы Аркадия Георгиевича. Оставалось только надуть розовые щеки, осторожно дать ход движению воздуха и попытаться совершить невозможное. Первый же вылетевший навстречу Сталину воздух к ужасу всех обсыпал лицо и усы продолжателя дела Маркса, Энгельса и Ленина мучной пыльцой, слетевшей, очевидно, с внутренней поверхности макаронины. Берия зашептал грузинские проклятья и сжал кулаки. Справедливости ради надо отметить, что не так уж и много муки осело на усах вождя, но однако ж непредвиденная проблема заставила прекратить эксперимент. Слава богу, мука – не чернила, может и сама собой слетит. Мозговая капля, кстати, отреагировала неким, возможно даже положительным образом на произведенную манипуляцию, ибо какая-то часть ее будто бы дала ретроградный ход, вернувшись на опушку сталинских усов, что было подтверждено контрольным замером длины и даже ширины вещества. Данные были снова занесены Аркадием Георгиевичем в его красную книжечку. Несмотря на неудачу, некий блеск победителя на миг отразился в его глазах. Но все же испуг доминировал.

– Однако с воздухом вылетаат кака-то така пыльцевая суспензия белого цвета, возможно растительного происхождения, например измельченное до пылевого состояния пшеничное зерно. А так, если не дуть, вроде не высыпаацца ничего, я ведь проверил, переворачивал – нет не высыпаацца. Вот, смотрите, если взять каку-то другу макаронную канюлю. Убедитесь, товарищи. Вот, видите – не высыпаацца ничего. А вот если подуть, то получаацца та же картина.

– Ладно, успокойтесь, – сказал Берия. – Ми вас нэ обвиняем, профэссор. Всю нашю пищевую промышленность в рог сркючу, в мясорюбку брошю, цесное слово. Что за бэзобразие? Макарены нэ умеют правильные дэлать, обманывают савэтских людэй. И это должен кушять тоже товарищ Сталин. Вах…

– Ну что же вы сами-то стоите, доктор? Садитесь, поухаживайте за дамой, раз уж уговорили ее нарушить советское трудовое законодательство, – почти кокетливо сказала Валентина Васильевна, то стреляя глазами на Алмазова, то резко опуская ресницы вниз. Что-то изменилось в ней, может быть чуть больше стало пудры на лице, аккуратно подкрашены заново губы, причесаны и перезаколоты волосы. Она уже успела снять свой фартук и оставила его где-то.

– Да, конечно, конечно. Прошу вас… Вот, пожалуйста. Я даже готов предложить тост за…