Аэротаник
Шрифт:
Утром, однако, ночные Володины сомнения и решение вернуться в примитивное свое прежнее состояние снова рассеялись словно туман. Тяга к самосовершенствованию чуть ли не удвоилась. Но не смотря на проявляющийся последнее время внутренний подъем и некоторое изменение в интересах, образе жизни, даже психических особенностях, фактически Володя все еще оставался грузчиком – представителем несложной физической профессии, но в голове его закрутилось-завертелось новое модерновое словечко – логистика. Действительно, как-то стало приятней на душе. Надя, его супруга, работала воспитательницей детского сада. Супруга, но не соратница, ибо занималась иным делом. Кроме того, в отличие от Владимира, она не имела знаменитого отчества. Если бы отец ее звался Константином, то брак, возможно, и не состоялся бы. Это уж было бы слишком смешно. А для Володи – просто оскорбительно. Он еще помнил свою школьную кличку – Мавзолей. И это далеко не все – чего только из-за своего имени Володя не натерпелся от своих злых и ироничных сверстников в детстве. Надя про это больное место знала,
Итак, последнее время не связанный заботами о воспитании детей и по каким-то иным причинам Владимир Ильич Левин стал после работы как-то чаще что-нибудь почитывать, задумываться и в сием состоянии пребывал часами. В этом смысле стал как бы спокойнее и безопаснее для окружающих. Если бы Володя на работе все время думал, читал и использовал свои извилины, готовил бы, на худой конец, революцию, то есть занимался бы интеллектуальным трудом, то, возможно, дома ему захотелось бы поделать что-нибудь иное – физическое, например, побелить потолок. Но в юношестве особого таланта для умственной работы не было, а силы – хоть отбавляй. Сейчас же, с годами, будто с неба свалилась эта потребность записаться в библиотеку, над чем-то задумываться или так просто – размышлять, сидя на диване, находить вопросы в жизни и искать ответы в книгах, одновременно отдыхая таким вот образом после тяжелой работы. Хотя отдых ли это? Или крыша, может быть, поехала? Всякое бывает. Тем более годков-то уже было под сорок. Подтягивалась и Наденька, но у нее еще было несколько лет в запасе, она и от тридцати-то не так давно оторвалась. Старики вообще-то сорокалетний возраст уважают, вспоминают с удовольствием, а молодым мысль об этой приближающейся границе – кранты, страшное дело. Женщины – они в депрессии, мечутся, тратят деньги на свежие огурцы и редкодоступные кремы. У мужчин козлиный возраст – измены, разводы, прочие плохообдуманные поступки. Гении-поэты и представители иных творческих профессий скоропостижно умирают – самоубийства, дуэли, смертельные болезни и автомобильные катастрофы. Владимир Ильич тоже в какой-то степени начинал ощущать на себе приближение этой критической красной черты, которую впечатлительные выше упомянутые личности по ошибке считают финишной лентой. Вот и стали кой-какие мыслишки залетать откуда-то в голову Владимира Ильича, словно птицы, которые не только вьют гнезда и высиживают птенцов, но и прилично загрязняют пометом и без того неглубокие извилины.
Надя огурцов не покупала. Хотя бы потому, что их не надо было покупать – овощи частенько приносил домой Володя, ибо работал грузчиком на овощной базе. Но те, что выкладывались на кухонный стол, использовались по назначению – для приготовления салатов. Ну и кремы пока покупались отечественные или недорогие импортные. То есть, была она еще ничего. Да, детей Бог не дал. Но все еще может исправиться, проблем со здоровьем как раз не наблюдалось. А пока работа в детском саду отчасти помогала заполнять ей этот вакуум. Нельзя сказать, что Наденька не радовалась переменам в муже, но последнее время к этому своему ощущению радости, кажется, стала относиться как-то более осторожней. А с недавнего времени появилась даже тревога от необъяснимости, что все это значит. Именно недавно, когда проезжала на троллейбусе мимо здания, на двери которого было написано «Психиатрическая поликлиника». И это не смотря на то, что Владимир Ильич перестал пропивать зарплату и выставлять жене напоказ натренированные физической работой кулаки и мышцы. Что же лучше – мужик как мужик и все эти бабьи слезы? Либо это нынешнее положение дел? Смотреть на появившиеся в нем странности и радоваться отсутствию тщательно загримированных пудрой синяков и припухлостей на своих орбитах? Замкнутый он какой-то стал, задумчивый и неразговорчивый. То есть говорил о чем-то, но как-то уж совсем странно, не так, как все и свысока, будто не муж и жена они вовсе. А хотелось бы по-обычному, о чем-то простом. За книжками и брошюрами жены не видит, не замечает, – вздыхала часто она про себя.
– Здравствуйте, Владимир Ильич. Видите, вот ведь, встретились-таки.
– О, э-э-э…
– Виктор Тимофеевич, – подсказал недавний знакомый.
– Ах да, конечно, конечно, помню, милейший Виктор Тимофеевич. Растерялся, видите ли, от сего приятного сюрприза. В таком неожиданном месте. Сам я, не скрою, этот общественный храм гигиены, куда люди разумные ходят с целью ухода за чистотой своего тела, весьма редко посещаю, ибо жилище, где я проживаю, хоть и малогабаритное, но оснащено соответствующими нашему времени санитарно-техническими приспособлениями. Вот только не всегда надежны эти системы, подводят нашего доверчивого обывателя. И с этим, надеюсь временным, нарушением и связана причина моего появления здесь. Супруга же моя имеет льготную возможность осуществлять подобную гигиеническую процедуру на своем рабочем месте,
ежели случается иногда подобный технический инцидент. А я вот это местечко облюбовал… Позвольте листик убрать с вашего тела? От веничка, я догадываюсь?– Где? Ах, тут на плече? Да, действительно – березовый. Прилип, мерзавец. Что ж, извольте. А впрочем, вода все смоет. Вода – она как время. Бежит все вперед и вперед. Мы ее плотиной, запрудой, русло меняем. Вроде нам кажется – обратно побежала. Но нет, это она только обманывает вас. Движется в противоположном направлении или по другому руслу, а все равно вперед, только вперед.
– Да, уж действительно, невольно подобные сравнения приходится применять в нашей с вами философии жизни.
– Ну, насчет движения – это так, к слову пришлось. Вон она в шайке-то – стоит родная.
– А и то правда. Но достаточно только опрокинуть шаечку-то вашу…
– Именно, именно. На месте не останется, побежит. А оставить – все равно испарится.
Немного посмеявшись и помыв друг-другу горячие и красные спины, мужчины договорились после бани посидеть за бутылкой минеральной воды.
– Ну вы, милостивый государь, оригинальничаете и тем самым меня самого, родного, напоминаете, – начал оживленно Виктор Тимофеевич, профессионально открывая литровую бутылку газовой воды. – Вон ведь, оглянитесь, чем люди жажду свою после-банную утоляют, восстанавливают потери жидкости и микроэлементов. Глаза рябит от янтарного цвета и белой этой пены. Но что делать, не идти же в коридор или на улицу, или в других местах искать себе подобных.
– Да уж, действительно. И правда, других таких, как мы с вами, нет в поле зрения. Наблюдательность ваша восхищает. Я ведь, признаться, даже не заметил этого пассажа – мы с вами, получается, будто две белые овечки на фоне черного стада баранов.
– Удачно. Удачное сравнение сделали, поздравляю. По сути так оно и есть.
– Да уж коль на эту тему начали, признаюсь, Виктор Тимофеевич, честно… Был и ваш покорный слуга до недавнего времени едва отличим от этой вот, так сказать, стаи, – вздохнув произнес Владимир Ильич и чуть заметно покраснел. – Но с этим уже все, покончено. Этот вагон, заполненный тяжелыми камнями, мы отцепили на ходу. И теперь ничто уже не может задержать путь наш праведный, – добавил он с оптимизмом, и румянец тотчас исчез.
– Ну что ж, я просто без слов. Это ведь не каждый на такое способен. Вот вы говорите: камни. А я думаю, что отцепили вы вагон не только нагруженный тяжелыми валунами.
– Да? А что же?
– Вагон-то сей ваш с камнями к тому же и горящим был. Вот оно как. Еще б немного и… сами понимаете, того.
– Да, что правда, то правда. Действительно, можно сказать горящий. Не в одних камнях, получается, опасность. И даже, смотрите, еще похуже, чем вы изволили заметить, могло бы все обернуться, ибо предположим, если в составе поезда помимо вагонов имелись бы цистерны с легковоспламеняющимися сырьевыми продуктами. Даже трудно представить последствия катастрофы этой. Жутко становится, кровь уходит в конечности. Вот видите – румянец банный исчез с лица. Я ведь прав? Хоть и зеркальца нет, а чувствую.
– Истинно правы, уважаемый Владимир Ильич. И зеркала не надо, поверьте мне, честному человеку. Белы лицом, как молоко. Ну что ж, коль мы молоко вспомнили, которого нету на нашем столе, давайте уж минералочки – это тоже полезно.
– Да, тут уж не грех выпить именно за здоровье. А то люди-то иные что делают? Говорят: пьем мол за здоровье, а пьют-то что?
– Да уж, не молоко, знамо, и даже не эту вот нашу. Эх, хороша, разве можно сравнить с их – сами знаете на что похожей бурдой.
– И не говорите. Вот вы давеча вагон горящий привели в качестве аллегории, а я про ту самую емкость с опасными в пожарном отношении веществами, помните, примерчик привел, продолжил, так сказать, вашу идею. Так вот подумалось мне еще кое-что. В человеческом понимании, цистерна эта должна символизировать известный орган – печень. Это ведь и есть главное последствие катастрофы – горящая цистерна, горящая печень. Нет печени – нет человека. Сгорит, как поезд.
– Поразительно, правда-то какая. Вам бы сейчас трибуну и всем этим сидящим пару правильных слов сказать, вот так, как сейчас мне.
– Да, они думают, что от судьбы не убежишь, все мы мол под Богом ходим, и каждому дано от чего-нибудь другого скончаться в одно прекрасное время. А сейчас, пока жив – делай, что хочешь, что нравится. Но ведь все-таки можно ли на Бога надеяться и вести этот нездоровый образ жизни? Это же сопоставимо с постепенным лишением себя жизни добровольным путем, в обход всем заповедям. Не делается же это с согласия и повеления господа Бога? Аналогично и другого человека лишить жизни – тоже ведь в судьбе, данной Богом, не записано – мол надлежит тебе убить себе подобного в сей, данной мною тебе жизни. А все-равно делают это многие, переступают не эту, так другую черту. От себя делают или же по велению противоположной антибожественной силы. Или же их сознание и поведение реагирует соответствующим образом на появление в крови того самого вещества, что у них вон там на столах в сосудах, или подобного более крепкой концентрации.
– Да-с. Так ведь оно… Хотя… Есть тут в ваших словах ошибочка одна, если вы позволите.
– То есть… Извольте, извольте. Ваше право. Что-то слух режет или как..?
– Ошибку я называю ошибочкой – это так с юмором, в шутку. Но ведь на самом деле это и не ошибка даже, братец вы мой. Это ошибища – вот оно что. Вы только не пугайтесь. Да, вот вы только что вскользь имели честь сказать, что мы с вами – вы и я, и все вокруг нас сидящие, и прочие, кого мы даже не видим в данный момент – все мы ходим под Богом – и грузчики, и учителя, и политики с бизнесменами. Мы ведь этой темы касались и в прошлую нашу с вами встречу.