Афоня или путешествие тверского купца Никитина к Древу желаний

* * *

Со стороны порта в нос ударил стойкий запах гнилых морепродуктов. На пирсе среди гниющих рыбьих потрохов уютно спали местные докеры. Их смуглые тела, издали похожие на внутренности выпотрошенного кита возлегали в теньке от хижины таможни.

Когда корабль Синдбада отдал швартовы, а матросы бросили сходни, по ним бодро вбежал главный таможенник гавани. Это был сухонький индус, как и подобает человеку с положением, его голова была перебинтована чалмой, а на теле кроме набедренной повязки болтался форменный китель с замусляканными аксельбантами. Капитан, знакомый с традициями, быстро проводил чиновника к себе в каюту и через несколько минут, таможенник уже отягощенный взяткой в виде узелка с золотыми монетами, дал добро на «все, что хочешь».

Синдбад протянул Афоне папирус, сообщив, что это теперь его — афонин, зарубежный паспорт или охранная грамота, по которой он волен передвигаться по Индостану в любом направлении. Матросы тем временем, погрузили на спину Квазимодо спящего Зигмунда, привязали к узде пленного звездочета и спустили всех на пирс.

В это время из каюты выплыла Гульчатай. Ее было не узнать. От вздорной царской дочки не осталось и следа. Если раньше ее отмечали порывистость движений и категоричность оценок, то теперь перед нами была юная леди с плавной походкой и ласковыми интонациями. Ее носик слегка распух и покраснел, было видно, что она недавно плакала. Когда она подошла к Афоне, то Синдбад деликатно отвалил в сторону, давая возможность любовникам проститься наедине.

Русский путешественник явно маялся, не зная, как себя вести в этой ситуации, ведь у него это было впервые, чтобы вот так, раз и прощай навек. Чувствуя эту неловкость, инициативу взяла Гульчатай:

— Ладно, Афанасий, не переживай, я все понимаю… тебе надо идти дальше. Не зря же ты забрался в такую даль, чтобы потом вот так развернуться назад.

— А ты-то теперь как? — выдавил из себя Афоня.

— Я? А что я? Пересяду вон на тот корабль, он завтра уходит в Персию. Вернусь к отцу… Ты, главное, береги себя.

— И ты тоже, — добавил юноша, которому, вдруг стало трудно дышать.

— Да ладно, мне-то оно, наверное, легче. Вернусь домой, буду жить в сытости и любви…

Произнеся последнее слово, девушка не смогла сдерживать дольше эмоции, которые рвались наружу и расплакалась. Афоня обнял ее и глупо стал гладить Гульчатай по ее вздрагивающей спине. Красотку прорвало, путаясь в слезах, она шептала:

— Афонюшка, родной, я не знаю, что со мной. У меня это в первый раз. Прям сердце все разрывается. Люблю я тебя миленького моего. Не могу я без тебя совсем… ты хоть пообещай мне, что на обратной дороге заедешь… хоть ненадолго… повидаться. А?

Афоня и сам маялся. За два месяца плавания он по-настоящему привязался к этой взбалмошной девчонке. Она стала ему ближе верных друзей — Зигмунда, Синдбада и Квазимодо. Ему было хорошо рядом с ней глазеть на закат, играть в карты на раздевания или рассуждать об устройстве или несовершенстве мира. Он любил слушать ее восточные сказки и песни, которыми она развлекала его во время морского путешествия. Про постель и говорить нечего. Сейчас путешественник стоял растерянный и вдыхал запах ее ставших родными волос, непроизвольно пытаясь напитаться этим трепетным и эфемерным ароматом любимой женщины.

— Ладно, иди уже, а то сейчас опять расплачусь, — прошептала Гульчатай и порывисто скрылась в своей каюте.

У противоположного борта матросы судна старательно размазывали предательские слезы по своим небритым морским рожам. А Синдбад смотрел на Восток и вспоминал свою жену Джиао, в воображении, которого она теперь, после стольких лет разлуки, рисовалась наипервейшей красавицей.

Старый боцман, провожая фигурку Гульчатай замутненным слезами, но все же опытным взглядом, как бы невзначай заметил: «А девка-то беременная, а Афоня-то и не знает…»

Чтобы не было недосказанности

Здесь, чтобы уж больше не возвращаться, надо рассказать о дальнейшей судьбе Синдбада. Он благополучно прошел по морям и океанам и вернулся в свой родной Китай. На берегу его встретили жена и пятеро ребятишек, которые уже стали далеко не ребятишками, а настоящими хунвейбинами.

Пятой у него родилась девочка, и о ее существовании он узнал только по возвращении. Девочка получилась красивая и ей дали такое же имя, как и у ее кривобокой матери — Джиао. Только теперь имя полностью соответствовало образу юной прелестницы. Она действительно была изящная и прекрасная. Ее, по возвращении на родину, больше всех своих детей и полюбил Синдбад, снова став Синь Бод Жигином, ей и подарил на удачу, другом Афанасием отсеченную во время морской баталии мошонку джинна.

Как и собирался Синь Бод Жигин стал примерным семьянином. Жили они в достатке — во-первых, тесть оставил нехилое наследство, а во-вторых, сам морской скиталец сумел скопить немалую сумму. В море он выходил, но только на рыбалку и всегда брал с собой свою младшую дочь Джиао. Так девочка научилась управляться с парусами и познала премудрости навигации. Когда подошло время, Синь Бод Жигин отправился к праотцам, так, к своему сожалению, и, не успев выдать замуж свою любимую дочь.

После смерти отца девушка все же вышла замуж, причем, что не мудрено при таком наследственном наборе, выбрала в мужья моряка. Да и выбирала юная Джиао именно такого мужа, какой бы напоминал ей любимого отца — Синдбада-морехода.

Мужем прекрасной девушки стал мореплаватель Чанг. Он был широко известен в Китае. Однако в мировую историю было суждено войти не ему, а его жене — дочери Синдбада-морехода — Джиао. Причем вошла она в историю, как самая знаменита и удачливая китайская пиратка по имени — вдова Чанга.

Китайские судовладельцы назначили мужа Джиао Чанга адмиралом пиратской эскадры, которая занималась грабежами и морскими разбоями в южных китайских и сиамских морях, не брезговали они и Бенгальским морем. Одним словом известными были людьми — китайские пираты.

Это-то и тяготило Чанга, так как человек он в принципе был хороший, можно сказать, даже добрый. Тяготили его разбои. Поэтому он однажды принял тайное предложение китайского императора о переходе к нему на службу. Ясное дело, что такая подляна сильно не понравилась судовладельцам. В Китае в таких случаях, как и вообще на Востоке, не сильно церемонятся с предателями. И не мудрствуя лукаво, Чанга попросту отравили.

Джиао сильно расстроил такой коварный поступок судовладельцев. Да и кому понравится, когда семью оставляют без кормильца. Здесь в женщине всплыли и проявились все черты ее родственников: папы — Синдбада и деда — злопамятного китайского царедворца.

Вдова Чанга, а теперь ее звали исключительно так, собрала пиратов и призвала их порвать с убийцами их адмирала, не принимая при этом и предложения императора. Пираты были поражены такими недюжинными организаторскими способностями вдовы, избрали ее новым адмиралом и увели свои суда в море. И всегда и во все предприятиях вдова Чанга брала с собой талисман, подаренный ей ее отцом — отважным мореходом Синдбадом — джиннову мумифицированную мошенку. И всегда этот странный оберег помогал пиратке.