Африканский дневник
Шрифт:
Здесь в дюнах песчаного моря, заводятся темными блохами берберы, коричневея борьбою с белейшим арабом; и искрами давних ударов на камне стены высекая всю радугу красок.
Четыре ступени идей протянули свой мост: различимы четыре культуры; во-первых: культура Берберии – черная, черно, коричнево-серая; в коричневеющей почве копается темно-коричневый бербер в коричнево-сером своем капюшоне, с которого кисточка курится красно-коричнево-кирпичным цветом; коричневы дуги и шашки орнаментов; этот коричневый цвет перегаром чернеет, – в Марокко; откуда коричневый цвет? Белый светоч, взметнул пыль веков, прокраснев, пробурев, прокоричневев, все же сквозь них высвечивается краскою.
А вторую культуру синит,
Белый свет залетевшей культуры сквозит землистою темою; синятся прозрачные светы во тьме; так арабством пестрят берберийские быты.
Оранжево-желтыми красками брыжжется берберство в светлые стяги арабов на юге.
Белеет бурнус Кайруана, как призрак, как отзвук великого света огромной культуры, здесь вспыхнувшей, здесь же погасшей.
Не верю в радесские роскоши я: прохожу, согнув спину к… Али; в черно-сером плаще истомился Али, истребив все бисквиты и выпив весь чай…
– «Ну, довольно», – советую Асе, – «а то истомился он бедный»…
Заплакала палица бархатным басом «там-тама»; как каменным шаром, кидается в сумрак она – из окна освещенной кофейни; а в грубые ругани рухнувших звуков (и бухнувших гудов, и ухнувших дудок) какая-то гоготливая дудочка кряхчет, кудахчет, как курица; вот и мосье Epinat нам пришел предложить посмотреть… на египетских музыкантов.
Пошли.
На помосте противный слащавец, почти еще юноша, весь в притираниях плясал danse de ventre, и – вращал непристойно ходившим меж ног животом, перетянутым шарфом, кидая в пространство гортанные страстности:
– «Что он такое кричит?»
– «Непристойные гадости», – сплюнул мосье Epinat хладнокровно и просто.
Арабы дрожали, впиваясь глазами, нестройно стараясь подтягивать: гадостям; Ася дернула; и – показала налево: на нас разверзался огромный, весь рыбий какой-то, как яшмовый камень, из век вылезающий глаз; безучастный араб, обладатель раздутого глаза, другим наблюдал, как и все, за ходившим меж ног животом развращенного юноши:
– «Что это?» – дернул рукою мосье Epinat я.
– «Последствия»;
– «?»
– «Вредной болезни».
Али Джалюли
Мавританское здание с пестрым подъездом, с живой, с поющей водою в саду, с антилопами:
– «Чей это дом?»
– «Джалюли».
Среброствольная роща оливок; над нею – зоря; величавый старик, опираясь на палку, плывет на зорю; в ветерок заплескал бирюзовый отлив гондуры; незапятнанно чистый бурнус за плечом шевелит своим краем под белой повязкой, отчетливо сжавшей чечью, под которой умнейшие очи впиваются в зори; и чешутся ветром седины в атласы сквозных, нежнорозовых прорезей; [60] тихо проходит в оливки…
60
Гондура на груди у араба имеет часто длинный вырез, сквозь который видно нечто вроде жилета.
– «Чья рощица?»
Снова ответ:
– «Джалюли»…
Из поющего птицами сада пестреют колонки, блестят изразцы; антилопа метается в клетке испуганным рогом:
– «Чей сад?»
– «Джалюли»…
Кто такой? Или верней – что такое? Быть может, не имя, а форма ответа, «киф-киф», или «емши»?
– «Кто такой Джалюли?»
– «Вы не знаете? Бейский министр; был он первым в Тунисии; умер уже с месяц: настроил в Радесе дома, накупил себе рощи оливок, сады
разводил; и вот – умер».Люблю старика в бирюзовой, сквозной гондуре; «бирюзовым арабом» зовем его с Асей; о нем я писал уже; он – наша склонность; при встрече и он дозирает внимательно нас:
– «Кто тот гордый старик?» – раз Ася спросила у М. Epinat.
– «Джалюли»…
– «Но он умер»…
– «То умер министр; это брат его, старый Али Джалюли; тут – история целая, вроде, как сказка» – и он усмехнулся.
– «Вчера еще вот он был беден, у нас занимал, – не без гордости вновь усмехнулся М. Epinat, а сегодня – богач: Джалюли был бездетен; громадная часть состояния ныне Али и детей его».
– «Так почему же покойный министр допускал, чтобы брат его бедствовал»…
– «Сам же Али виноват; он – не брал ничего: от детей и от брата».
– «?»
– «Его-то ведь дети – каиды; один – кайруанский; другой – каид Сфакса; он смолоду сам был каидом; он сам был бы первым министром у бея, который его уважал, да… пришлось вот, бежать ему: он укрывался в Сицилии; земли и деньги его отобрали в казну».
– «Почему?»
– «А вот видите», – тут затянулся М. Epinat едким дымом коротенькой трубочки, – «он – патриот: до сих пор он горюет о том, что Тунисию мы оккупировали; но винит во всем бейскую власть, разорившую берберов; он с братом бея во дни своей юности тайно составил решительный заговор; целью их было: низвергнуть тогдашнего бея; но заговор этот открылся; брат бея был вскоре отравлен; Али же – бежал; укрывался в Сицилии он до занятия нами Тунисии; смерть бы ему угрожала; впоследствии он возвратился; но жил вдалеке от двора, разумеется; и разводил виноград на скромнейшем участке земли, как простой сельский бербер; сыны его знатны у бея, а он… он – в опале, конечно».
– «Теперь он – богач: ну, не сказка ли?» – так в заключение мне улыбнулся М. Epinat; мы ему улыбнулись в ответ; мы давно полюбили Али Джалюли, проходившего сказкой Гарун-аль-Рашида в зорю: из оливок.
Знакомство с Али Джалюли
Уже перед самым отъездом и мы познакомились с милым Али Джалюли; мы вернулись с полей, пробираясь по площади; перед «Bureau de Tabac», заболтавши с М. Epinat, Джалюли опустил снеговейную бороду в шелесты розовой прорези в бирюзовом отливе хитона, склоняясь тюрбаном; и – пальцами тер переносицу носа; а просини ясных ласкающих благожелательных глаз устремились на нас; он М. Epinat показал головой в нашу сторону, что-то спросил; и М. Epinat нас окликнул:
– «Monsieur Bougayeff», – так меня называл, – «вы хотите пойти побеседовать с нами в «Bureau»: вот Али Джалюли очень хочет спросить вас о чем-то».
Подходим: знакомимся; входим в табачную лавочку; чем-то польщенная очень Madame Rebeyrole переводит цветистые речи Али:
– «Я вас знаю давно», – говорил мне Али; поднимая синеющий взгляд и играя точеными пальцами с белой лопастью… – «знаю давно: мы видимся часто на наших прогулках».
Стараюсь и я быть цветистым:
– «И мы знаем вас: мы справлялись про вас у М. Epinat.
– «Как и я» – величаво кивает Али, – «и прекрасно: мы знаем друг друга; теперь – познакомимся; вам же могу быть полезен я знанием мест и людей; я вам дам адреса, указания, справки, надеюсь, вы будете здесь разъезжать, посещая местечки Тунисии; вам адреса пригодятся».
– «Мы – тронуты: жаль, что должны мы уехать».
– «Как? Как? Уезжаете?» – брови Али поднялись удивленно, – «не нравится вам в нашей бедной Тунисии? Вам неудобно в Радесе?»
«Напротив: прекрасные эти места удержали нас дольше, чем следует; мы бы должны жить эту весну в Италии, а вот теперь отплываем в Египет».