Агдан. Лунная роза
Шрифт:
– Все точно, неправильно ты тетя ЧэИн торт ела, надо было запивать, а ты его заедала. – смеюсь я.
Впрочем, понимания среди окружающих не нахожу, чему совсем не удивлен, куда им до житейской мудрости товарища Матроскина. Смотрю все с ожиданием смотрят на меня, ну понятно я главный тут поэтому мне и нужно открывать этот пир в рабочее время. Что же, для начала банкета есть у меня немного изменённая фраза другого популярного «Ы-шного персонажа!»
– Давай народ! Налетай, не скупись ... поедай … живопись.
– ну все и весело толпой набросились на … живописно накрытый стол. А мне как всегда «повезло!»
– Только откусил кусок от заинтересовавшей меня
– Заключенная Пак ЮнМи к начальнику тюрьмы, срочно!
Бл….ь! А вот это уже совсем не смешно! – это я про себя подумал если что. Но что делать, начальство не стоит злить, тем более вполне пока адекватное начальство. С грустью окидываю оставляемые на столе богачества, откладываю недоеденную вкусняшку, с укором при этом смотрю на Хан ДаХе, так как именно она снова пришла за мной.
Та, как показалось мне немного смутилась, и после небольшой паузы сказала присутствующей здесь охране.
– Для ЮнМи я разрешаю забрать в спальное помещение немного сладостей и чая, раз уж получилась такая ситуация.
Что-же, хоть так и то хлеб … точнее сладости.
– Мы тебе отложим на вечер! – поспешно говорит БонСу.
– Угу! – глубокомысленно отвечаю я.
– Как в прошлый раз да?
– Нет все будет нормально, я лично за этим прослежу! – это уже храбрая портняжка влезла, ну ей то точно можно верить, усмехаюсь я про себя, но вслух же говорю.
– Ладно ЧэИн, набери мне чего-нибудь на свой … вкус и цвет! Может вечером мне и удастся чего-то пожевать, если … будет что и будет на то мое желание.
Корея. Тюрьма Анян. Кабинет госпожи НаБом.
Интересно в чем это я провинился, судя по тону сопровождающей сегодня меня явно не за наградой привели. Вот лучше бы я сейчас сидел и жрал сладости. Могли бы и подождать пока я поем, но нет, вот стою здесь и сейчас, стою в некотором недоумении. Говорят, что провинившуюся собаку, не бьют, если она … ест. Так что? Получается по этому параметру я … хуже собаки? Хотя это Корея, может здесь провинившуюся собаку не бьют, а сразу … съедают? Три раза ха!
Ладно, жду что скажет очень сейчас занятое начальство, непонятно только зачем меня вызвали, если оно такое прямо занятое. Наконец все важные бумаги перебраны и взгляд высокого начальства устремляется на скромного меня. Молча, что примечательно. Интересно, она что думает, что я сейчас упаду на колени и начну каяться во всех мыслимых и немыслимых грехах? Угу, только шнурки поглажу, ах, вот незадача нет у меня шнурков, что делать, что делать-то, где же их срочно искать?
– ЮнМи! – наконец прерывает мои внутренние «страдания» вперемешку со стебом строгий голос начальства.
– Это как следует понимать?
Интересно что именно «это», разъяснили бы еще, но ответить надо.
– Не знаю госпожа директор. Он сам пришел, я его не звала.
– Кто сам пришел? – изумленно спрашивает руководство.
– Ну этот как его там … Ли ЧанМи, внук господина Ли МиРеу. Вы же про него спрашиваете? – делаю я невинный вид. Поняв тонкую издевку, НаБом тем не менее берет себя в руки и спокойно говорит.
– Если ты такая умная ЮнМи, то почем такая глупая? Я тебе сколько раз говорила, что будь ты поскромнее на уроках литературы у госпожи Ре СонХуэй. Что там у тебя с этим сиджо не так получилось? Что она на тебя мне целый рапорт накатала.
(сиджо - жанр корейской лирической поэзии, изначально называемый танга, дословно «короткая песня»,
сиджо родственно японскому стилю хокку. Прим.– автора).
Ага! Теперь все понятно, это вылезает боком моя очередная бескомпромиссная борьба с учителем литературы, некой госпожой Ре СонХуэй. Что-то мне «везет» на корейскую литературу, точнее на ее преподавателей, сначала в Кирин, теперь вот и в Анян. Но в Кирин надо признать, что все-таки поадекватнее была тетка, как ее там, о вспомнил Пэ ДуНа. Даже с публикацией моих «Цветов…» помогла. Не то что эта … неадекватная СонХуэй. Ну, а с корейской литературой у меня совсем не так, как у Маяковского. Я и корейская литература совсем не близнецы-братья и даже не сестры. И для меня она совсем не ценна… Вздыхаю.
– И в чем же меня обвиняет уважаемая СонХуэй? – стараясь быть при этом спокойным интересуюсь я.
– Кажется понимаю, ей не понравилось мое сиджо?
– Она написала, что в нем ты призываешь к свержению законного правительства в Южной Корее! – немного приоткрыла завесу тайны начальница.
– Я? К свержению законного правительства? – неподдельно удивляюсь я. Вот же блин сучка … крашенная!
– думаю я про литераторшу. Совсем что-ли крышей ку-ку, то-то думаю, что это она вежливо так попросила меня вчера написать эти стихи на бумаге и сдать после этого ей. Краем глаза вижу знакомый мой листок со стихами, похоже прикрепленный к кляузе этой … не хорошей женщине с пониженной социальной ответственностью. Типа доказательство как я понимаю. Но все-таки хорошо, что эта любительница сиджо имеет не стопроцентное зрение. Вот точно, словно своей пятой точкой почувствовал вчера неискренность литераторши, и поэтому, когда писал стихи «Нашего иномирного все!», то кое-что подправил, при чем не только Россию на Корею, но и еще четыре цифры поставил внизу, которые эта поборница режима не заметила или не обратила на них внимания. Ну ладно, сейчас будем отбиваться и топить эту кляузницу!
– Госпожа НаБом. – обращаюсь я к директору.
– Не могли бы вы конкретно сказать, что не понравилось в моих патриотических стихах, которые призывают освободить Корею от японского господства? Чем не устроила уважаемую СонХуэй борьба храбрых корейских патриотов и национальных героев Кореи в движении 1 марта? Она что, выступает против независимости Кореи от Японии? Я что-то совсем не понимаю суть ее претензий?
Смотрю у директорши некоторый ступор. Ну еще бы, ситуация-то поворачивается на 180 градусов! Наконец та пришла в себя и заговорила.
– Не понимаю ЮнМи как можно трактовать твои стихи как движение за независимость от Японии, давай я их сейчас прочту, а ты пояснишь мне. НаБом начала декламировать мне мои стихи, точнее не мои, а гения русской литературы моего мира, правда в корейском так сказать варианте …
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Корея вспрянет ото сна,
И на обломках этой власти
Напишут наши имена!
1918
(по факту – чуть измененное стихотворение А.С Пушкина – к Чаадаеву, 1818 г. Прим. автора).