Агенство БАМС

К рассвету Шульцу все же удалось немного вздремнуть, но это не принесло желанного покоя и отдыха, оттого за чашкой крепчайшего кофе, которую, по обыкновению своему, Петр Иванович пил, стоя у окна, он был зол и раздражен.

Еще более раздраженным и сердитым лейб-квор сделался, когда получил приглашение от Аниса Виссарионовича посетить бал, который фельдмейстер, по мнению Шульца, совершенно неуместно собирался дать в своем особняке. Тучи сгустились над Шулербургом, а Фучику только бы танцы танцевать. Первым порывом лейб-квора было желание отказаться, да еще и в строгой форме, чтобы Анис Виссарионович осознал, что думает об этой затее Шульц. Но, немного поразмыслив и прикрикивая на расшумевшийся телепарограф, так и норовивший легонько стукнуть ему по носу в попытке привлечь к себе внимание, все же посудил, что на бал отправляться надобно.

И причиной согласия была все та же неугомонная особа, что пленила его сердце и мысли.

«Должно быть, на балу будет ежели не она, то ее батюшка, с которым не повредит свести знакомство», — порешил Шульц, наскоро напечатал послание Фучику и вышвырнул телепарограф в окно, зловеще улыбнувшись, когда тот угодил в ветви деревьев и стал барахтаться там, возмущенно пыша паром.

На бал, по некогда заведенной у себя традиции, Шульц прибыл с небольшим опозданием. Это давало ему определенные преимущества. Лейб-квор имел возможность сразу присмотреться к тем, кто уже успел приехать на развлечение и, со свойственной ему наблюдательностью и любознательностью, составить портреты тех, кто прибывал позднее.

Прогуливаясь среди многочисленных гостей Фучика, Петр Иванович выглядывал среди присутствующих совершенно определенную девицу, заведомо порешив наедине с собою, что ежели Оболенской и ее папеньки на балу не будет, он ретируется раньше, чем объявят первую кадриль. Впрочем, этот вопрос быстро решился, стоило только лейб-квору заприметить Настасью меж гостей. Вот мелькнул и скрылся от его взора подол светло-голубого платья. Вот глаза Оболенской, лицо которой было прикрыто металлическим веером, остановились на бароне фон Лаунице, и Шульц стал еще злее, чем то было утром.

Первая кадриль, а после — всенепременнейше вальс! И пусть Оболенская скажет ему, что ее бальная карточка заполнена — он и тогда найдет способ вписать в нее свое имя.

Убедившись в том, что Настасья Павловна находится там же, где и он, Петр Иванович направился прямиком туда, где ему надлежало быть с того самого вечера, когда он понял, что компания настырной девицы под лодкой не просто перст судьбы, но событие, которое отразится на его дальнейшем существовании. Он вышагивал по бальной зале по направлению к Оболенскому Павлу Анлреевичу, невпопад раскланиваясь со знакомыми и незнакомыми, и имел вид более чем решительный.

— Павел Андреевич, разрешите засвидетельствовать вам мое почтение! — бодро гаркнул Шульц, становясь прямо напротив папеньки Настасьи Павловны. — Шульц Петр Иванович!

Лейб-квору показалось — всего на миг — что Оболенский сделал едва уловимое движение в его сторону, но будто бы сдержался. Заложил руки за спину, покачался с пятки на носок и неожиданно для Шульца ответил:

— Петр Иванович? Наслышан, наслышан, да-с!

Ужель слава о его подвигах в агентстве была столь обширна, что достигла ушей Павла Андреевича? Что ж, тем лучше.

— Свести с вами знакомство — честь для меня, — признался Шульц, по примеру Оболенского заводя руки за спину. — Тем паче, что я последние несколько суток готовился, дабы предстать перед вами.

— И вероятно, речь пойдет нынче об одной из моих дочерей? — полюбопытствовал Павел Андреевич, впрочем, тон его не сулил лейб-квору ничего хорошего.

«Могу побиться о заклад — папенька излишне печется о своих дражайших чадах», — кивнул сам себе Шульц, надевая на физиономию благостную улыбку.

— Вероятно — да, — признался он, решив, что ходить вокруг да около не стоит.

И неожиданно для себя услышал то, что заставило его замереть на месте, так и продолжая нелепо улыбаться. Склонившись к нему, Павел Андреевич полюбопытствовал заговорщицким тоном:

— Что ж вы, Петр Иванович, интересуетесь дамами замужними, меж тем, как дочерей у меня в достатке и без женихов?

Поначалу Шульцу показалось, что он ослышался. После — что все это происходит не с ним. Павел Андреевич намекал ему, что Настасья замужем? Но как это возможно? Замужние девицы не убегают из дому несколько вечеров подряд, чтобы провести время с малознакомым мужчиной. Впрочем, не убегают и невинные девицы, находящиеся под постоянным бдением папеньки.

— Не совсем понимаю, что вы имеете мне сказать, — пробормотал Петр Иванович, скользя невидящим взглядом по веселившимся гостям. Вновь заметил мелькнувшую фигурку Настасьи Павловны и помотал головой, прогоняя неуместное видение. Неужто она уже обещана другому? Даже не обещана — отдана.

— Я имею вам сказать, Петр Иванович, что Настасья Павловна давно замужем, и ваш интерес в ее сторону, особливо так откровенно проявляющийся — неуместен. И даже вреден.

— Настасья Павловна замужем? — эхом откликнулся Шульц, не в силах сдержать мелькнувшую в голосе горечь.

— Давно, Петр Иванович. И счастлива в браке.

Лейб-квор почувствовал, как ему не хватает воздуха, будто чья-то неумолимая длань сомкнулась на его горле, не позволяя сделать следующий вдох. Коротко извинившись, он отошел от Оболенского и направился куда глядели его ничего не видящие глаза. Что там говорил Павел Андреевич? Предлагал ему обратить внимание на других своих дочерей? Неужто не знал, что если кто и способен был привлечь внимание мужчины, так это Настасья Павловна?

Он так глубоко погрузился в свои горькие измышления, что ему изменила даже извечная трезвость ума. Стоило Шульцу только остановиться и подумать о том, что вышедшая замуж Настасья никак не могла бы носить фамилию Оболенская, как он понял бы, что жестоко ошибся. Но теперь, когда тоска, сковавшая сердце, была неизбывной, а мыслить здраво более не получалось, раздумывать о таких прозаических вещах лейб-квор не мог.

Добравшись, наконец, до веранды после бесцельных скитаний по зале, чтобы покинуть бал и выйти в сад подышать воздухом, Шульц ослабил шейный платок. И не успел вовсе сорвать его и отбросить прочь, как в него впечаталась изящная девица, понуждая лейб-квора инстинктивно обхватить ее рукой. Едва Петр Иванович понял, что пред ним никто иной, как Оболенская собственной персоной, как на лицо лейб-квора опустилась маска безразличия, а голос, которым он задал свой вопрос, прозвучал холодно и отстраненно.

— Настасья Павловна, какая встреча. А я уж было подумал, что до окончания бала не свидимся.

Так и продолжая прижимать к себе стройный девичий стан, Шульц наклонился и шепнул на ухо Оболенской:

— Что же вы не предупредили меня, что не одиноки? Я бы тогда ни при каких обстоятельствах не стал с вами целоваться на сцене, даже если то было необходимо для дела. Ибо у меня есть правило чести: с замужними дамами я не имею никаких сношений интимного характера.

В Петре Ивановиче Шульце, крепко прижимавшем к себе Настасью Павловну, казалось, было безупречно все: сильные руки со стальными мускулами, ощущавшимися и через слои одежды, мужественный подбородок с легкой щетиной, небрежно повязанный шейный платок и даже исходящий от него слабый запах табака, который обычно Оболенской был совершенно неприятен. Да, в господине лейб-кворе воистину было прекрасно все. Кроме выражения его лица в сей момент.