Агент его Величества

По виду Морриси вовсе не походил на разбойника с большой дороги. Широколицый, с густой чёрной шевелюрой и окладистой бородой, он скорее напоминал еврейских ростовщиков. Импозантный костюм не мог скрыть могучей фигуры, сохранившейся у него со времён ранней молодости, когда он выходил на ринг и бросал вызов самому Биллу-Мяснику. Он и сейчас ещё был далеко не стар – всего лишь тридцать три года, самый расцвет. Камерону с его шестьюдесятью пятью Морриси годился в сыновья.

– Зачем ты пришёл? – прогудел Морриси, сверля гостя чёрными зрачками.

С этим пройдохой-республиканцем он не собирался разводить политес, хотя бы тот был втрое старше его.

– Мне нужно схорониться и нужна жизнь одного человека, – ответил бывший министр.

– Кого?

– Русского агента по имени Семён Костенко.

Морриси усмехнулся.

– Что-то частенько моих ребят стали вызывать по его душу. Никак, сам дьявол явился к нам из-за океана.

Камеро навострил уши.

– О ком ты говоришь? Кто ещё обращался к тебе?

– Не твоё дело, – откликнулся Морриси, довольный своим превосходством над отставным министром. – Сколько можешь дать за услуги?

– Пять тысяч. Две – за убежище, и три – за голову Костенко.

– Маловато.

– Сколько же ты хочешь?

– Двадцать.

Камерон засмеялся.

– Это несерьёзно, Морриси. За двадцать я готов убить его сам.

Они начали торговаться. Гостю удалось сбить цену до десяти – больше у него всё равно не было. Наконец, придя к соглашению, они пожали друг другу руки. Морриси щёлкнул пальцами и велел одному из своих приближённых вывести Камерона.

Тем временем в Таммани-Холле кипели не меньшие страсти. Вуд, прибыв с торжественного вечера, передавал Твиду содержание своих бесед с русскими. Повествуя о кратком разговоре, состоявшемся между Костенко и Катакази, он обратил внимание «сахема», что те на какой-то момент перешли на свой язык, в чём бывший мэр усматривал тайный замысел.

– Они о чём-то поспорили, – докладывал он Твиду, – после чего Катакази открыто заявил: «Ждите сенсаций». Надо ли объяснять, что это значит для нас?

– Чёртовы русские, – процедил «сахем». – Всегда от них жди беды. Моравский был прав: с ними нельзя вести дела.

– Как же нам поступить?

– Не будем гнать коней. Посмотрим, что известно этому русскому. А пока разберёмся с фараоном.

– С Нисоном?

– Разумеется. Преподадим ему урок, чтобы впредь никто не вздумал шантажировать Уильяма Твида.

Вуд понимающе усмехнулся. Судьба копа была решена.

Тедди Ростворовский по прозвищу «Дубинщик» прибыл в Америку десять лет назад. Сын польских беженцев, покинувших родину после разгрома восстания тридцатого года, он провёл молодость во Франции, закончил три класса школы, худо-бедно научился читать и писать, а затем с четырнадцати лет трудился на тулонской верфи. В Польше он никогда не был; она представлялась ему чем-то вроде легендарной земли, о которой все говорят, но никто не видел. Ностальгии по родине он не испытывал, ибо привык считать себя французом и не очень понимал родителей, которые посещали какие-то землячества и, возвращаясь, ругали Россию. О своих польских корнях ему доводилось вспоминать лишь по большим праздникам, когда он ходил на службу в костёл.

Разумеется, он знал польский язык, ведь на нём общались родители и многие товарищи по работе. Французы насмешливо именовали их бошами, со своим местечковым снобизмом не отличая немцев от поляков. Нередко в кабаках, куда рабочие наведывались вечерами, происходили стычки между приезжими и местными. Последние обвиняли иммигрантов в том, что те лишают их работы. В этих драках Тедди обтесал свои кулаки и приобрёл сноровку опытного бойца. Это умение особенно пригодилось ему после декабрьского переворота пятьдесят первого года, когда по стране широкой поступью шагал кризис. Рабочих пачками выкидывали на улицу, цены росли как на дрожжах, забастовки перешли в разряд преступления. Как водится, французы возложили вину за тяжёлое положение на иммигрантов. Полякам пришлось туго. Многие из них сами сидели без гроша в кармане, а тут ещё пришлось отстаивать своё право на жительство в стране.

В пятьдесят третьем году Франция объявила войну России. Немало поляков записалось в армию, привлечённые возможностью заработать и расквитаться со старым врагом. Патриотические чувства, угасшие было к тому времени среди беженцев, вновь возродились к жизни. Стало модным петь польские песни и ходить на митинги. Но Тедди остался в стороне от этого порыва. Он сделал другой выбор – уехал в Америку. Ходили слухи, что там много неосвоенной земли и мягкие законы. Он мечтал стать фермером, обрабатывать свой надел и ни от кого не зависеть. Действительность, однако, разрушила его планы. Земля требовала денег, а взять их было неоткуда. Районы восточного побережья, где оседали иммигранты, погрязли в нищете и преступности. Коренные американцы смотрели косо на ирландцев, южане враждовали с северянами, а все вместе презирали негров и китайцев. Человек в одиночку не мог выжить в этом скорпионнике, поэтому иммигранты прибивались к разным бандам, контролировавшим городские кварталы.

Надолго поселяться в Нью-Йорке Тедди не собирался. Он хотел быстро сколотить начальный капитал, а затем рвануть на Запад. Поскольку верфи не испытывали недостатка в рабочей силе, Тедди устроился забойщиком скота. Труд этот был хоть и грязный, но стабильно оплачиваемый. Жизненная рутина понемногу засосала его, и вскоре он расстался с мыслью о перемене места жительства, довольный тем, что имел. Днём Тедди махал тесаком, а вечером посещал пивнушки, где расслаблялся в компании своих товарищей – поляков и ирландцев. Все они ходили под крылом «Мёртвых кроликов», и конечно, скоро Тедди сам вступил в эту шайку. Как положено, он принимал участие в ограблениях, сражался с «Чёрными птицами» и подрабатывал вышибалой в казино Морриси. Прозвище «Дубинщик» ему дали в честь деревянной палицы с заострённым медным наконечником, которой он сподобился кроить черепа врагам.

В шестьдесят третьем году, когда многие поляки опять вспомнили о своих корнях, Тедди как и прежде остался к этому глух. Он не принимал участия в сборе средств для повстанцев, не ходил на митинги солидарности с Польшей. Это вызывало недовольство его польских товарищей, но Тедди не было до них никакого дела. Он, казалось, нашёл своё место в жизни, и не собирался отказываться от него ради политиканской болтовни. Куда больше его волновал армейский призыв, объявленный американским правительством. Ему вовсе не хотелось умирать за права каких-то там негров, а потому он охотно включился в погромы, организованные уличными бандами. Спастись от полиции ему помог земляк – Юлиуш Моравский, чью фамилию Тедди не раз слышал и раньше, но не проявлял к нему особого интереса. Моравский дал Тедди убежище, поставив условием работу на себя.

– Ты – поляк, и я – поляк, – говорил он. – Мы сработаемся.

Тедди не имел ничего против, тем более, что Моравский был крепко повязан с Морриси.

Он не похищал Костенко, но стоял на шухере, когда того доставили на тайную хазу «Мёртвых кроликов». Потом, когда Моравского убили, Тедди вместе с остальными поляками готов был идти на штурм русской эскадры, будучи уверен, что злоумышленников следует искать именно там. Пожалуй, лишь в этот момент в нём впервые пробудились национальные чувства. Грохоля, кореш Моравского, отчего-то запретил им это делать, да ещё рассорился с «Мёртвыми кроликами», которые до той поры казались Тедди единственными правильными парнями в этом убогом мире.

Тем неожиданнее было для него предложение убить Костенко, с которым к нему явился человек от Морриси. Тедди не колебался долго. Для него это было торжеством справедливости.

– Давно бы так, – сказал он, поглаживая свою палицу.

Ричард О’Ши бежал из Ирландии в сорок пятом году, спасаясь от «картофельного» голода. В путешествии он потерял молодую жену, которая умерла от истощения на том плавучем гробу, который какие-то шутники назвали кораблём. Вместе с нею ушло в мир иной ещё несколько десятков человек, погибших от холода и болезней. Старая посудина немилосердно протекала, и пассажирам приходилось постоянно откачивать воду, и когда они наконец добрались до Галифакса, Ричарду показалось, что он вырвался из ада. Но страдания его на этом не закончились, они лишь приняли иную форму. Хроническое безденежье, неустроенность, мелочные придирки местных властей и повсеместная враждебность населения были постоянными спутниками ирландских иммигрантов в Канаде. Помыкавшись без работы, Ричард понял, что Канада – не тот дом, о котором он мечтал. Приходилось выбирать: либо возвращаться в нищую, полную горя и лишений Ирландию, либо искать лучшую долю на новом месте. Ричард выбрал второе. Он решил перебраться в Нью-Йорк, где, как говорили, проживало много его земляков и можно было заработать неплохие деньги.