Агент силовой разведки

Он хотел было открыть дверь, но хозяин опередил его и широким жестом пригласил внутрь этого роскошного помещения. Оно находилось словно вне времени и пространства. Не верилось, что в этой каменной, сужающейся кверху башне возможны такие просторные и светлые помещения. Анри перешагнул порог студии, по сути. Одна комната гигантских размеров, если не считать небольшой смежной. Сейчас свет от заходящего солнца проникал в помещение через пару круглых окон. Они были ориентированы на запад. Странное сочетание. Поскольку «Ориент» – и есть восток.

– Здравствуй, – приветствовал хозяина Анри. – Скажи, почему твоя башня называется «Ориент»?

– Тому несколько причин. Здравствуй, Анри. Присаживайся. Кофе, вино, коньяк?

– Нет, спасибо.

– Но ведь ты с дороги, не так ли?

– Нет, нет, – повторно отказался Анри, стараясь не выдать волнение голосом.

Прежде чем принять приглашение, гость осмотрелся в студии. Здесь было много произведений искусства, но все они, за исключением пары картин, были современными и, на взгляд директора музея, недолговечными. Автора скульптуры «Земля-роженица» забудут уже завтра, если уже не забыли. Когда он изваял «Роженицу», а точнее, слепил ее, европейские критики обратили на него внимание, а один французский журнал номинировал его на какую-то премию. А дальше пошло-поехало. Он посчитал себя знаменитым, остальные не стали с этим спорить, поскольку у него была ссылка на номинацию. Потом появилась еще одна хвалебная статья, посыпались заказы. Владелец «Ориента» приобрел «Роженицу», чтобы потом продать? Деньги на ветер, посчитал Анри. Если продавать эту задницу с разверзшимся анальным отверстием (по замыслу автора, через него проходили «земные» роды) на южном полюсе и кричащий в муках рот на севере, то только сегодня вечером – завтра утром будет уже поздно.

Анри хотел было удобно устроиться на оттоманке, на одном краю которой уже расположился хозяин, и подложить под спину подушку, как вдруг вспомнил о своей миссии и выбрал стул. Более того, он поставил его напротив оттоманки. И был вынужден пояснить:

– Солнце в глаза.

– Черт! – Мартьянов от досады щелкнул пальцами. – Как я не догадался построить вращающуюся башню! С падающей меня опередили.

– И лифт. Я запыхался.

– Да, да, вращающаяся башня с лифтом ...

Дрожащей рукой Анри полез во внутренний карман пиджака – и похолодел: пистолет повернулся в вертикальной плоскости, слетев с магазинного выступа. Теперь хорошего выхвата не получится, придется повозиться. Не выпуская платка, он попытался повернуть пистолет, и ему это удалось наполовину.

Анри отер пот со лба, еще раз посетовав на уличную духоту. Здесь же воздух был кондиционирован.

– С тобой все в порядке?

– Нет, конечно.

– Я жду объяснений, Анри.

– Ты ждешь объяснений... – Директор взял необходимую ему паузу. – Вчера в телефонном разговоре ты сказал, чтобы я остерегался лгать... Я до сих пор не знаю, как его зовут, он не представился.

– Ты опрометчив. Его фамилия Лугано. Он секретный агент военной разведки.

– «Моссада»? – попробовал было угадать Анри, во второй раз вынимая платок, надобности в котором уже не было. Порядочно вспотевший на жаре, в этой прохладной комнате он начал стучать зубами.

– Военная разведка Израиля называется АМАН. Нет, Лугано – советский разведчик.

– Но Советов давно нет.

– Да, но агенты остались.

– Откуда такая уверенность?

– Я скажу тебе другое, Анри. Ты ехал ко мне, гоня прочь мысль о том, что тебе будет невыносимо трудно сказать правду Лугано, а солгать ему, от чего я тебя предостерег, ты не мог по определению. Ты приехал, чтобы получить поддержку, – Мартьянов покачал головой. – В это слабо верится. Если бы тебе действительно требовалась помощь, ты бы поторопился и приехал вчера вечером. Сутки у тебя ушли на приготовления. Кстати, ты прилетел на самолете?

– Я приехал на поезде.

– Вот видишь.

– Ты хороший психолог.

– Многие об этом знают. Но, как говаривал Хичкок, достаточно иметь один глаз и половину мозга, чтобы заметить очевидное.

Вадим усмехнулся. Однажды он говорил эти слова полковнику Егорову. Он если и вспоминал его, то стоящего у стен музея. Кажется, полковник до сей поры подпирает там стенку в ожидании блюдечка с голубой каемочкой.

– Ты изменился, – продолжил он, неотрывно глядя в глаза Анри. – Ты стал мужчиной. Может, на тебя так подействовали мои слова по телефону? Нет, – Мартьянов, не скрывая издевки, покачал головой. – Нет, над тобой поработала не менее профессиональная рука. Так что такого тебе сказал Лугано, что ты переродился?

– Ничего лишнего. В отличие от тебя, он немногословен. Написал несколько цифр, и они совпали с размерами подрамников в запаснике. Я проверял по каталогу – совпадения идеальные. В подрамниках некогда были полотна Михеля Зиттова, Эдуарда Мане и Поля Сезанна.

– Каждый мог открыть каталог и списать размеры полотен.

– Но не каждый знает, размеры каких полотен нужно списать. Для этого каждому нужно было заглянуть в запасник и измерить подрамники или внутренние размеры рам. Я знаю четырех человек, имевших доступ к коллекции: моя мать, я, Лугано и ты. Ты пригрозил мне: я или с распятием на груди, или с распятием в груди. Ты убил мою мать. И я знаю мотив: это настоящие жемчужины коллекции, которые ты выкрал. Часть похищенного ты продал. Когда у тебя появились деньги, ты построил, нет – ты воздвиг этот чертов «Ориент»!

– Когда у меня появились деньги, первое, что я сделал, это воплотил в жизнь детские и юношеские мечты. Для кого как, а для меня это было важно. Я строил новую жизнь из кусочков нереализованного, и постепенно мозаичная картина заполнилась – вот так-то, Анри. Что касается маяка, то высоким стилем это называется воплощение идеи в художественном образе... Погоди секунду, Анри. Мы скоро продолжим.

Мартьянов взял со столика мобильный телефон, выбрал из списка номер, дождался ответа:

– Да, босс?

– Саламбо, поднимись ко мне.

И с этой минуты словно забыл о госте...

Саламбо, Бей и Карл. Эти имена африканские наемники получили в лагере с американским названием «Кемп-Зуара». Лагерь находился в городке Зуара, Ливия, в семидесяти километрах от границы с Тунисом. Этот лагерь отличался жестокостью подготовки боевиков. Курсанты умерщвляли животных – собак, лошадей, верблюдов, на них же отрабатывали удары руками, палками, ножами.

Саламбо было чуть за тридцать. Алжирец, он был здорово похож на французского футболиста Зинедина Зидана, тоже алжирца по происхождению, и знал это. Одевался он в лучших магазинах, обожал строгие костюмы, но на дух не переносил галстуки. Особую любовь питал к хорошей обуви. Сейчас на нем были классические полуботинки «Честер» из гладкой кожи и со шнурком.

Карл и Бей, также одетые в черное, остались за дверью, в студию Мартьянова вошел только один Саламбо. Он устроился в мягком кресле и бросил ногу на ногу; на Анри, стул под которым стал электрическим, – ноль внимания.

– Выпьешь что-нибудь?

– Скотч. – Саламбо не был религиозен и пил даже упомянутое в Коране вино.

Мартьянов налил в стакан шотландского виски, бросил несколько кубиков льда. Пока его гость наслаждался любимым напитком, Вадим открыл стенной сейф, скрытый от посторонних глаз за картиной Клода Моне, и вынул три пачки евро. Бросив их на стол с пояснением – «здесь пятнадцать тысяч», он закрыл сейф и занял прежнее место.

– Вот что нужно сделать, Саламбо. Бери Бея и Карла, садитесь в машину и езжайте в Тунис. С тем расчетом, чтобы поспеть к девяти утра.

– Поспею, если выеду в шесть часов, – Саламбо подсчитал расстояние от острова до столицы, составлявшее около четырехсот километров.

– Это твое дело. Ты ведь был в Музее национальных традиций?

– Да.

– Отлично. Слушай дальше. – Мартьянов одарил Анри мимолетным взглядом. – К директору этого музея в одиннадцать часов подойдет один человек – лет пятидесяти, выше среднего роста, европеец. Он отзовется на имя Виктор Лугано. Убейте его.