Агент сыскной полиции

Он покорно накрыл ее груди ладонями и, приподняв голову, коснулся соска языком. Завадская зашипела, изогнулась, принимая его в себя, и, ухватив Алексея за плечи, начала ритмичное движение бедрами вверх-вниз, вверх-вниз... Почти безмолвное движение, если не считать легких вскриков и стонов, которые с каждым толчком становились все громче и продолжительнее.

Она полностью захватила инициативу в свои руки, и он закрыл глаза, чтобы не видеть ее лица, не видеть этого языка, плотоядно облизывающего губы, не видеть, как она тискает собственные груди и извивается на нем, закидывая назад голову. И скачет... скачет... скачет...

О черт! Словно озарение вдруг сошло на Алексея в тот самый момент, когда Завадская, взвизгнув, забилась от наслаждения, а потом упала на него и принялась покрывать поцелуями влажное от пота мужское тело, не подозревая, что творится в его душе. А творилось там нечто гадкое и стыдное: потому что теперь он достоверно знал, кто была та таинственная, рыжеволосая «богиня», услаждавшая Отто фон Дильмаца. И, судя по только что пережитым ощущениям, восторги старого князя были вполне обоснованны...

* * *

Алексей застегнул ворот рубашки и покосился на Завадскую. Она лежала, прижавшись бледной щекой к подушке, и смотрела на него большими, ввалившимися и пустыми, словно высохший колодец, глазами. Маленькая рука беспокойно теребила край одеяла. Что-то происходило в ее душе, но она не желала об этом говорить, а Алексей не желал этого знать. Он вновь обвел ее взглядом и спросил:

– Пить хочешь?

– Хочу, – встрепенулась Завадская и виновато улыбнулась. Так улыбаются женщины, прежде хорошенькие, но в какой-то момент сумевшие понять, что их чары уже не действуют на мужчин, а тело не вызывает ответного желания.

Он молча принес из гостиной стакан воды. Женщина благодарно улыбнулась и медленными глотками опорожнила стакан. После этого глаза ее несколько ожили, и она уже с большим интересом стала наблюдать, как Алексей натягивает сюртук, а следом – шляпу.

– Не уходи, – попросила она вдруг хрипловатым шепотом, – ты ведь хотел остаться со мной... – Она вскочила с кровати и, как была, голышом подскочила к Алексею, обхватила за шею и стала покрывать поцелуями его лицо, не переставая шептать: – Ты ведь говорил, что готов на что угодно...

– Да, я готов на что угодно ради тебя, – произнес он строго и попытался разнять ее руки. Но Завадская вцепилась в него мертвой хваткой, и его попытки не увенчались успехом.

Ее голова прижалась к его груди, и Алексей вдруг разглядел, что волосы у самых корней у нее совершенно седые. И эта едва наметившаяся светлая полоска, особо заметная на проборе, заставила его сердце невольно сжаться. Эта женщина нисколько не лукавила, когда говорила, что готова идти на плаху за высокие идеалы. И седые волосы, которые она вынужденно красила в рыжий цвет, сказали ему гораздо больше, чем все ее уверения в непоколебимости взглядов и верности идеям борьбы за счастливое будущее.

«Фанатичка! – вспомнились вдруг ему слова дядьки. – Такие ни перед чем не остановятся!..» И он почти нежно обнял ее за плечи и попросил:

– Расскажи, как тебе удалось бежать с каторги?

– С каторги? – Она подняла голову и снизу вверх посмотрела ему в глаза. – Я не могу рассказать тебе в подробностях, потому что тогда я выдам верных нам людей. Но одно скажу. Тебя удивили седые волосы? Тебе не понравилось, как я выгляжу? А ведь мне всего двадцать семь... – Завадская сдернула одеяло с кровати и закуталась в него. Затем с вызовом посмотрела на Алексея. – Мне б хотелось увидеть, милый мальчик с пухлыми щечками, как бы ты выглядел, пролежав сутки под покойником в холодном сарае, а потом стражник разбил бы голову мертвеца молотком, и холодные мозги брызнули бы тебе на лицо... А ты должен при этом лежать неподвижно, иначе все пропало... Стоит пошевелиться, вздрогнуть, громко перевести дыхание, и все – считай, ты тоже мертвец. И если тебя не сгноят в карцере, то отправят на свинцовые рудники, откуда обратной дороги нет...

– Зачем они разбивают голову, – поразился Алексей, – боятся, что покойный воскреснет?

– Нет, просто были случаи, когда пытались сойти за мертвого и бежать подобным образом с каторги. Кладбище находится вне острога, в версте от поселения, но побег не удался, потому что один из покойников не выдержал и чихнул в гробу... Возчики, которые везли гробы на кладбище, поначалу разбежались по кустам со страху, а потом самый ушлый сообщил начальнику тюрьмы, тот прислал казаков из охраны... – Завадская махнула рукой. – Дальше неинтересно...

– Почему же? Мне как раз очень интересно! – Алексей взял ее ладонь и прижал к своей щеке. – У тебя страшно холодные руки.

– Да, – ответила она тихо, – я очень волнуюсь. Наш побег, я уверена, не раскрыт до сих пор, но более двадцати товарищей томятся в карцере и ждут отправки на свинцовые рудники. Если мы их не спасем, в начале июля их отправят за Вилюй... А там – смерть... Алеша, – она жалобно посмотрела на него, – это наши лучшие товарищи. Смелые, надежные... Жандармы выследили нас, разгромили сначала петербургскую, затем московскую, в конце концов добрались до киевской организации. Пять человек повесили, остальных бросили в Шлиссельбург, в Петропавловку, после по этапу отправили в Тару... А там болота, вечная сырость, ночью – холодно, комары заедают. Днем и того хуже – жара несусветная и от мошки никакого спасения. Одежда ей не преграда, слишком мелкая дрянь, везде пролезет. Все тело в расчесах, язвах, коростах, лицо распухает... Люди гниют заживо... – Завадская как-то странно всхлипнула и закашлялась, прижав ладонь ко рту. Алексей быстро подал ей носовой платок, и она ответила ему благодарным взглядом. Кашляла она долго, с надрывом, все ее худое тело сотрясалось, и кашель был сиплый с подсвистом.

Наконец она отняла платок ото рта, быстро взглянула на него и, скомкав, затолкала под подушку. И произнесла уже более спокойно, только теперь не смотрела в глаза Алексею, а возле губ залегла резкая складка:

– Одну из политических каторжан, Веру Покровскую, начальник тюрьмы велел высечь розгами. Она обварила кипятком казака из конвойной команды. Эта скотина обозвал ее грязными словами... Веру высекли, а она не выдержала унижения, повесилась... Наши товарищи взбунтовались. Бунт, конечно же, в одночасье подавили. Казаки нескольких человек забили нагайками, двоих застрелили, а остальные дожидаются, когда Вилюй после наводнения войдет в берега, тогда их отправят на свинцовые рудники...

– Я все понял! – Алексей слегка подтолкнул ее в спину. – Иди оденься, а после поговорим более обстоятельно. Возможно, я смогу тебе помочь, но пока не представляю, каким образом.

Завадская вернулась быстро, словно боялась, что он передумает. Слегка прикрутив фитиль лампы, она бросила беглый взгляд на настенные часы и опустилась на кожаный диван с высокой спинкой, которую по диагонали пересекала вышитая гладью салфетка.

Алексей сел в кресло, положил ногу на ногу и принял скучающий вид, словно не шел уже третий час ночи, а его не слишком интересовало, что произойдет дальше.

Завадская повела плечами и, отыскав глазами брошенную на стул пуховую шаль, попросила ее подать. Алексей молча выполнил просьбу и вновь занял прежнюю позицию все с тем же выражением скуки на лице. Затем сложил пальцы щепотью и, выставив их на свет, принялся рассматривать ногти. Этот прием он заимствовал у Вавилова, и знал, что он действует безошибочно. Никого не оставляет равнодушным демонстративное молчание и разглядывание ногтей с самым глубокомысленным видом. Это первейшее средство довести человека до белого каления и вынудить его сказать порой даже то, о чем он ни сном ни духом не помышлял сказать.