Агентурная сеть

— Подождите меня в машине, — сказал я Шестакову.

Задрав брючину, я включил аппарат, проверил, на месте ли микрофон, и вышел из автомашины.

Войдя в бар, я в дальнем углу увидел Копленда. Он без обычной широкой улыбки поднялся мне навстречу, и я понял, что на этот раз разговор пойдет на какую-то очень серьезную тему.

Мы заказали по омлету с шампиньонами и по большой кружке пива. В другое время, пока официант выполнял заказ, Копленд успел бы рассказать какой-нибудь скабрезный анекдот или задать с дюжину самых разных вопросов. Сегодня он был явно не расположен к светской беседе и молча сидел, мрачно поглядывая куда-то поверх моей головы.

Официант принес пиво. Гэри потянулся к кружке, и я заметил, что рука его дрожит, как после хорошей попойки. Да и выглядел он без обычного лоска, словно провел бессонную ночь.

— Что случилось, Гэри? — нарушил я затянувшееся молчание.

— Произошло несчастье, Майк, — коротко ответил Копленд и жадно отхлебнул из кружки.

— Что-нибудь с Джейн или сыном? — спросил я и тоже сделал большой глоток.

— Нет, Майк, дома у меня все в порядке. Вчера умер Рэнскип.

— Это который? Третий секретарь вашего посольства? — переспросил я, вспомнив подслушанный позавчера разговор и сразу сообразив, о ком идет речь.

— Да, Майк, он самый, — подтвердил Копленд.

— У него есть семья? — спросил я, хотя отлично знал семейное положение всех сотрудников ЦРУ, работавших под «крышей» американского посольства.

— Нет, он был холост.

— Прими мои соболезнования, — совершенно искренне посочувствовал я, потому что смерть есть смерть, и перед ней все равны: и сотрудники ЦРУ, и сотрудники КГБ и всех прочих спецслужб, и все простые смертные. — И от чего он умер? Болезнь или несчастный случай.

— От отека легких, — сказал Копленд и внезапно просверлил меня тяжелым взглядом. От этого взгляда у меня совершенно пропал аппетит.

— А что это за болезнь? — спросил я, словно никогда в жизни не слышал такого диагноза.

— Это когда все начинается с легкой простуды, а потом внезапно наступает удушье, и человека невозможно спасти! — ответил Копленд, продолжая сверлить меня глазами.

А я про себя отметил, с каким знанием дела Копленд описал симптомы заболевания, о котором мне приходилось читать в информационных бюллетенях, выпускаемых моим родным управлением внешней контрразведки. А еще в этих бюллетенях сообщалось, что в США проводятся секретные исследовательские работы с различными ядами, применяемыми для физического устранения людей. Одним из таких ядов и был как раз тот, что вызывает сначала легкую простуду, похожую на грипп, а потом внезапное удушье, сопровождаемое лавинным отеком легких, после чего наступает смерть.

За двадцать лет до этой беседы, когда я еще только постигал азы своей профессии, нам внушали, что американская разведка отличается необыкновенной агрессивностью и жестокостью. Причем не только по отношению к своим противникам, но и к тем, кто верой и правдой служил ей долгие годы, но потом по каким-то причинам впал в немилость.

Нам приводили многочисленные примеры, когда американская разведка заставляла своих сотрудников и агентов в случае угрозы провала или захвата противником идти на самоуничтожение и с этой целью снабжала их смертоносным ядами и другими орудиями убийства, гарантирующими быстрый и надежный переход в неживое состояние. Ампулы с ядом, зашитые в воротнички сорочек, спрятанные в складках одежды и других потайных местах, были обнаружены у десятков и сотен заброшенных в нашу страну в пятидесятые годы шпионов и диверсантов. А за три месяца до того, как я закончил контрразведывательную школу, у сбитого под Свердловском летчика-шпиона Пауэрса была изъята отравленная игла, с помощью которой он должен был отправиться к праотцам, но ни в коем случае не попасть в руки советской контрразведки.

В последующие годы подобных примеров тоже было достаточно. А всего за четыре года до описываемых событий был разоблачен агент американской разведки Огородник, работавший в министерстве иностранных дел, однако в момент ареста он сумел покончить жизнь самоубийством. Именно тогда я впервые услышал этот страшный диагноз: лавинный отек легких! Это самоубийство позволило установить причину внезапной гибели его любовницы, умершей при аналогичных обстоятельствах за несколько месяцев до разоблачения Огородника. Он собирался с ней порвать, но она догадывалась о том, что он связан с ЦРУ, и могла его выдать (что может быть опаснее брошенной женщины!). И тогда по рекомендации американцев Огородник решил от нее избавиться.

Во время обыска у Огородника была обнаружена полученная им из ЦРУ инструкция, в которой была подробно расписана последовательность применения различных препаратов, чтобы картина заболевания и смерти выглядела естественно и не могла дать повода для подозрений в убийстве: сначала таблетка, вызывающая легкую простуду, похожую на грипп, потом таблетка, усугубляющая течение болезни, а затем яд, за которым следует летальный исход.

Все происходит так естественно и с такой клинической картиной, что самый опытный врач не может догадаться, что и болезнь, и смерть являются результатом постороннего вмешательства. Даже когда отравился Огородник, судебно-медицинская экспертиза только констатировала смерть (а что ей еще оставалось делать?), но не смогла установить ее причину! А вся хитрость заключалась в том, что в лаборатории ЦРУ изготовили яд, который после употребления не оставлял никаких следов, потому что его основой являлись быстро распадающиеся биологические компоненты, имеющиеся в организме человека, и поэтому этот яд не поддавался обнаружению. Да и симптомы отравления выглядели так, словно смерть произошла от сердечной недостаточности или удушья — того самого отека легких, о котором так неосторожно обмолвился Гэри Копленд!

Теперь мне стало понятно, почему он так переполошился и почему пригласил меня на эту встречу: он посчитал, что это мы расправились с Рэнскипом, дав ему смертельный яд, аналогичный тому, что был изготовлен в лабораториях ЦРУ.

Словно подтверждая мои мысли, Копленд возбужденно заговорил:

— Мы не должны так поступать, Майк! Иначе мы просто перебьем друг друга.

— Извини, Гэри, но я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал я, хотя мне сразу стало ясно, к чему он затеял весь этот разговор.

— Я хочу сказать, что мы должны придерживаться определенных правил в нашей работе и не переступать через цивилизованные нормы взаимоотношений, — пояснил Копленд.

Сказав это, он пустился в туманные рассуждения о гуманизме, об общечеловеческих ценностях, правах человека и прочих высоких материях, а сам при этом внимательно наблюдал за моей реакцией.

Я смотрел на Копленда и думал, что в принципе он, конечно, прав: у каждой игры есть свои правила, и никакая, даже самая жесткая конфронтация не должна вынуждать разведчиков истреблять друг друга. И потому каждая спецслужба, решая стоящие перед ней задачи, не имеет права нарушать неписаные правила, своеобразную профессиональную этику, потому что за этим последует беспредел! Еще Ньютон учил своих малограмотных современников, что каждое действие вызывает равное ему противодействие!

Но Ньютон занимался физикой, а не шпионажем, а то бы он сделал поправку к своему закону и добавил, что любая уважающая себя спецслужба на каждое действие отвечает не равным, а большим противодействием, чтобы на корню пресечь любые попытки применять против нее силовые методы. Другими словами, стоит одной из спецслужб нарушить правила игры, и ответные меры начинают нарастать, как снежная лавина, способная накрыть всех ее участников!

Но, слушая Копленда, я ловил себя на мысли, что в его словах нет и капли искренности. Он не хуже, а намного лучше меня знал, что американские спецслужбы никогда не связывали себя никакими моральными обязательствами и никогда не соблюдали никаких правил.

Так, они первыми в мире стали применять различного рода наркотические препараты для воздействия на психику людей, чтобы подавить их волю к сопротивлению, заставить говорить, а если надо, то и убить. Сначала они испытывали эти препараты на заключенных, потом на собственных военнослужащих, не спрашивая, разумеется, их согласия, затем стали использовать в работе с перебежчиками всех мастей, когда требовалось убедиться, что они перебежали по доброй воле, а не подосланы с провокационной целью.