Агентурная сеть

Моя тайная надежда на то, что Центр не согласится с предложением передать «Люси» на связь Выжулу, не оправдалась. Более того, Центр потребовал сделать это как можно скорее, потому что все остальные мероприятия можно было проводить без особой спешки, но «Люси» ждать не могла: на ее «почтовый ящик» каждый день могла поступить корреспонденция от какого-нибудь нелегала, требующая принятия срочных решений.

Передача прошла без особых осложнений, если не считать высказанное «Люси» недоумение по поводу столь неожиданной замены ее куратора. Впрочем, «Люси» отличалась большой ответственностью и дисциплиной, давно привыкла к превратностям своей судьбы, а потому восприняла внезапное появление Выжула, как фатальную неизбежность, и отнеслась к нему не то чтобы по-матерински, но тем не менее с присущей ей теплотой и отзывчивостью.

В первой же полученной от нее записке содержалась информация относительно Франсуа Сервэна. В частности, «Люси» сообщила, что известие о внезапной кончине отца потрясло французского советника. По ее словам, с похорон он вернулся «постаревшим на десять лет» и в кругу друзей рассказывал, что отец не успел даже написать ему предсмертное письмо или хотя бы передать какие-то наставления через своего адвоката, хотя им «о многом надо было поговорить».

Теперь нам предстояло разгадать этот ребус и определить, в чем заключалось это «многое» и какую тайну унес в могилу его отец.

Уже упоминавшийся мной в начале повествования бывший английский разведчик Дэвид Корнуэлл, известный в миру под именем Джона Ле Карре, в одном из своих романов заметил, что разведка — это прежде всего ожидание.

Мой скромный профессиональный опыт дает мне право согласиться с ним, но попутно добавить, что внешняя контрразведка, то есть контрразведка в разведке — это двойное ожидание. Дело-то приходится иметь преимущественно с коллегами по профессии, а это, согласитесь, все же работа более высокого уровня, чем общение с другими категориями иностранцев.

Естественно, любое ожидание тоже должно иметь разумные пределы, иначе вся оперативная работа будет заключаться в том, кто кого переждет! Ну и, само собой разумеется, ожидание не должно быть пассивным.

Вот и в ожидании санкции Центра я внутренне готовился к скорой встрече с «Рокки». Как только у меня выпадала не слишком отягощенная другими заботами минутка, я снова и снова начинал проигрывать в уме предстоящую беседу, предлагая за моего оппонента самые невероятные возражения и тут же находя им соответствующие контраргументы.

В итоге этой умственной деятельности я перебрал столько всевозможных вариантов, столько раз прокрутил всю вербовочную беседу во всех направлениях, что у меня в конце концов возникло ощущение, будто «Рокки» уже успешно завербован.

Так я понял, что окончательно созрел для того, чтобы встретиться с ним и обратить его в нашу веру.

И надо же такому случиться: как только я созрел, так из Центра поступила шифртелеграмма с принципиальным согласием на вербовку «Рокки». Правда, вместе с принципиальным согласием в шифртелеграмме была оговорка, что наиболее благоприятный момент для вербовки мне следует определить самостоятельно с учетом конкретной оперативной обстановки в стране.

Перекладывая на меня ответственность за принятие этого решения, Центр, как мне казалось, поступил достаточно благоразумно, поскольку было бы очевидной нелепостью, находясь в Москве, за семь тысяч километров от места событий, решать, когда именно наступит этот самый благоприятный момент.

Что касается оперативной обстановки, то нельзя сказать, чтобы за эти несколько недель в ней произошли какие-то изменения как в худшую, так и в лучшую сторону. Внешне все выглядело по-прежнему, и все же интуитивно я чувствовал, что лучше пока воздержаться от встречи с «Рокки» и еще немного подождать. На чем основывалось это чувство, я точно сказать не мог — на то она и интуиция, чтобы аналитический процесс проходил на уровне подсознания, а решение не оформлялось в виде каких-то конкретных слов или символов.

И вот, прислушавшись к этому внутреннему голосу, я принял к сведению санкцию Центра и поручил Базиленко через Косарева фиксировать каждое появление «Рокки» в советском культурном центре, но не пытаться вступать с ним в какие-то разговоры. По крайней мере, по своей инициативе.

В таком «дежурном режиме» прошло еще три недели, в течение которых я был похож на прыгуна, приготовившегося к решающей попытке и выжидавшего, пока утихнет встречный ветер, который может повлиять на разбег и снизить результат. Или на снайпера, замаскировавшегося на «ничьей земле» и внимательно наблюдавшего в оптический прицел за передним краем противника, чтобы подстрелить какого-нибудь зазевавшегося солдатика.

А моя жертва тем временем вела себя так, как и полагается человеку, не подозревавшему, что на него объявлена охота: «Рокки» регулярно посещал СКЦ и ничего необычного в его поведении не отмечалось. Казалось, ничего не могло помешать мне сделать прицельный выстрел.

И все же я выжидал. И наконец дождался!

Это было так, словно солнце слепило прямо в глаза снайперу, мешая ему видеть цель и заставляя воздерживаться от выстрела, чтобы преждевременно не раскрыть свое пребывание на «ничьей земле», а потом внезапно каким-то чудом переместилось ему за спину и четко высветило все, что происходило в стане врага.

Этим солнцем оказался телефонный разговор, произошедший глубокой ночью между Франсуа Сервэном и его непосредственным начальником — дивизионным комиссаром Ферданом — и зафиксированный аппаратурой в квартире Колповского.

Фердан разбудил своего подчиненного и сказал:

— Мне только что звонил Фоккар. Он весьма обеспокоен реальной перспективой победы социалистов на президентских выборах!

Всем, кому волею судьбы приходилось заниматься африканскими проблемами, хорошо известен Фоккар — один из наиболее реакционных политических деятелей Франции той поры. Он отвечал в правительстве за африканскую политику и в течение многих лет был весьма близок сначала к Шарлю де Голлю, а затем ко всем его преемникам на посту президента.

— И он разбудил вас, чтобы поделиться своим беспокойством?! — с явным раздражением спросил Сервэн.

— А разве вас не волнует такая перспектива? — Удивился Фердан. — Что, если социалистам придет в голову пересмотреть африканскую политику и отправить всех нас по домам?

Прослушав это место в записи разговора, я улыбнулся: оказывается, не только советские граждане цепляются за пребывание в загранкомандировке!

Впрочем, французам действительно было, за что цепляться: они не только зарабатывали в Африке значительно больше, чем во Франции, но и имели большие льготы при уплате налогов, а это было не менее важно, чем размер их африканского жалованья.

— Что будет, то будет, — философски заметил Сервэн. — Я думаю, нам и во Франции хватит работы… Так чего хотел от вас Фоккар?

— Он попросил провести какую-нибудь акцию, которая отвлекла бы общественность от выборов и уменьшила влияние социалистов.

— Я предпочел бы не участвовать в политических интригах, — довольно резко ответил Сервэн. — Я контрразведчик, а не марионетка в предвыборной борьбе!

— Причем здесь интриги! — воскликнул Фердан, который, в отличие от Сервэна, видимо, не отличался особой щепетильностью, когда дело касалось карьеры. — Просто мы могли бы, используя нашего майора, поймать советских за руку, а потом хорошенько раздуть этот скандал!