Агнец
Шрифт:
Спеша по коридору, я думал о том, в какую даль мы забрались и что оставили за спиной, и вдруг понял, что меня сейчас вырвет.
— Мудрец, говоришь? — сказал я Джошу.
— Мама никогда меня не обманывала.
— Насколько тебе известно.
Глава 12
В общем, сделав вид, что у меня сверхактивный мочевой пузырь, я умудрился выкроить себе достаточно времени в туалете, чтобы дочитать это самое Евангелие от Матфея. Не знаю, что за Матфей его написал, — но уж точно не наш Матфей. Наш щелкал цифирь, как семечки (чего еще ожидать от мытаря), но имя свое на-корябать на песке без трех ошибок был не способен. Тот же, кто сочинил это евангелие, информацию получал явно из вторых, если не третьих рук. Нет, я, конечно, не критикую, но
Как бы там ни было, теперь я знаю, зачем меня подняли из мертвых и посадили сочинять это евангелие. Если весь остальной, с позволения сказать, «Новый Завет» — такая же писанина, как Матфеева, о жизни Джоша явно должен рассказать тот, кто был рядом, — я.
До сих пор не могу поверить, что меня там нет. А что тут сделаешь — не спрашивать же Рази-ила, что, к чертям собачьим, там произошло. Видимо, он опять опоздал лет на сто, чтобы наставить этого самого Матфея на путь истинный. Ой, мама, вот уж действительно жуть: ангел-недоумок вместо редактора. Нет, я не могу этого допустить. А конец? Откуда он это выкопал? Посмотрим, что пишет следующий парняга, Марк. Но я бы ни на что особо не рассчитывал.
В крепости Валтасара мы первым делом заметили одно: там нет прямых углов. Вообще никаких углов там нет, и точка. Одни изгибы. Следуя за волхвом по коридорам, с одного уровня на другой, мы даже не увидели ни единой прямоугольной ступеньки. На этажи вели спиральные пандусы, а крепость кляксой растекалась по всей стене, и от любой комнаты до окна — не больше одного дверного проема. Как только мы поднялись выше входа, из окон полился свет, и тот ужас, который мы пережили внизу, быстро испарился. Камень желтее, чем иерусалимский известняк, но на ощупь — такой же гладкий. В общем, полное впечатление, что мы передвигались по отполированным кишкам какой-то живой твари.
— Ты этот дворец сам выстроил, Валтасар? — спросил я.
— О нет, — ответил волхв, не оборачиваясь. — Это место здесь всегда было. Мне просто пришлось выдолбить камень, который его занимал.
— А-а, — сказал я, не поумнев от этих сведений ни на гран.
Ни в какие двери мы не проходили — там были только арки и круглые порталы, открывавшиеся в покои разнообразных форм и размеров. Минуя один яйцевидный проем, задернутый бисерным пологом, Валтасар бормотнул:
— А тут девчонки живут.
— Девчонки? — переспросил я.
— Девчонки? — переспросил Джошуа.
— Да, девчонки, лопухи. Такие же люди, как и вы, только умнее и лучше пахнут.
Вот, я так и думал. Ну, мы ведь парочку тут видели, правда? Я уже знал, что такое девчонки.
Валтасар шагал дальше, пока мы не достигли единственной двери — после входной то есть. Эта была огромна и окована железом — просто монстр, а не дверь, запертая на три железных засова толщиной с мою руку и тяжелый медный замок со странными награвированными письменами. Волхв остановился и вслушался, едва не касаясь ее головой. Его тяжелая золотая серьга блямкнула о засов. Потом повернулся к нам и прошептал — и тут я впервые заметил, что человек этот очень стар, несмотря на звучность смеха и упругость шага.
— Пока вы здесь, можете ходить куда угодно, — сказал он. — Но эту дверь ни за что не открывать. Сюн-цзай.
— Сёнъ-цай, — повторил я Джошу на тот случай, если он что-то пропустил.
— Сёнъ-цай, — кивнул он с полным отсутствием понимания.
Человечество, видимо, по замыслу должно приводиться в действие — мотивироваться то есть — соблазном. Если прогресс — добродетель, то соблазн и есть наш величайший дар. (Ибо что есть любопытство, как не интеллектуальный соблазн? А какой прогресс бывает без любопытства?) С другой стороны, можно ли такую основательную слабость считать даром — или
же это продрочка в самом замысле? Соблазн ли виновен в несчастьях человеческих или просто недостаток здравого смысла в ответ на соблазн? Иными словами: кто виноват? Человечество или плохой разработчик? Потому что я не могу не думать, что если бы Господь не запрещал Адаму и Еве приближаться к плодам древа мудрости, человечество по сию пору носилось бы голышом, танцевало от восторга и изумления и блаженно давало бы имена всякой хрени в паузах между харчем, дрыхом и трахом. Таким же макаром, если бы Валтасар прошел в тот день мимо монструозной железной двери и не сказал ни слова, я бы на нее даже не взглянул и, опять-таки, мы бы избежали больших неприятностей. Так меня ли винить за то, что случилось, или все же разработчика соблазна — Господа Бога Самочинного?Валтасар привел нас в огромный чертог, где со сводов гирляндами висели шелка, а пол устилали нарядные ковры и подушки. На низких столиках были выставлены вина, фрукты, сыры и хлеба.
— Отдыхайте, освежайтесь, — сказал Валтасар, — а я вернусь, когда закончу дела с Ахмадом.
И он поспешил прочь, оставив нас одних.
— Ну, — сказал я. — Узнай у этого парня все, что тебе нужно, и двинем дальше.
— Я не уверен, что все получится так быстро. На самом деле мы тут можем на некоторое время застрять. Может, даже на несколько лет.
— Лет? Джошуа, да мы забрались к черту на кулички, мы не можем торчать тут целую вечность.
— Шмяк, мы с тобой родились у черта на куличках. Какая разница?
— Девчонки, — сказал я.
— Что девчонки? — спросил Джошуа.
— Вот только не надо, а?
Из коридора в комнату вкатился смех, и за его раскатами вскоре последовали Валтасар и Ахмад. Они растянулись на подушках и принялись за сыры и фрукты.
— Ну что, — произнес Валтасар, — Ахмад мне тут рассказывает, что ты попытался спасти разбойника и по ходу дела ослепил одного охранника, даже к нему не притронувшись. Впечатляет.
Джош повесил голову.
— Это было избиение младенцев, — сказал он.
— Сожалей, — ответил Валтасар, — но поразмысли над словами учителя Лао-цзы: «Оружие — орудие бедствия. Кто прибегает к силе, не умрет своей смертью».
— Ахмад, — сказал Джошуа, — а что станет с тем охранником, которого я…
— Он мне теперь без надобности, — ответил караванщик. — Жалко: он лучше всех из лука стрелял. Оставлю его в Кабуле. Он попросил отдать его жалованье жене в Антиохии и другой жене — в Дуньхуане. Наверное, теперь станет попрошайкой.
— А Лао-цзы — это кто? — спросил я.
— У вас будет довольно времени узнать об учителе Лао-цзы, — сказал Валтасар. — Завтра я выделю вам наставника, чтобы учил вас Ци — пути Дыхания Дракона, но теперь — ешьте и отдыхайте.
— Вы где-нибудь видали таких смуглых китайцев? — рассмеялся Ахмад. — Где это вообще такое видано?
— Я носил леопардовую шкуру шамана, когда твой отец был гнилушкой в великой звездной реке, Ахмад. Я овладел магией животных, когда ты еще и пешком под стол не ходил, а все таинства священных египетских свитков выучил, когда у тебя еще не успела пробиться бороденка. Если бессмертие можно обрести в мудрости китайских учителей, я буду китайцем столько, сколько мне заблагорассудится. Какого бы цвета ни была моя кожа, и где бы я ни родился.
Я попробовал угадать возраст Валтасара. Из его утверждений вытекало, что он и в самом деле древен, поскольку и Ахмад не первой молодости. Но двигался Валтасар проворно, и, насколько я видел, все зубы у него были на месте и в идеальной сохранности. Ни следа того маразма, что я наблюдал у наших старцев.
— Как ты умудряешься оставаться таким сильным, Валтасар? — спросил я.
— Волшебство, — ухмыльнулся он.
— Нет волшебства, кроме Господня, — сказал Джошуа.
Валтасар почесал подбородок и спокойно ответил:
— Выходит, не без его соизволения, а, Джошуа? Друг мой ссутулился и уставился в пол. Ахмад расхохотался:
— В его магии нет никакой тайны, парни. У Валтасара — восемь юных наложниц, которые высасывают из его старческого тела все яды. Вот он и остается молодым.
— Ё-моё! Восемь? — Я поразился. Возбудился. Обза-видовался.
— А к твоему волшебству имеет отношение комната за железной дверью? — сурово поинтересовался Джошуа.