Агония Веймарской республики
Шрифт:
Цены продолжали взлетать ракетой. В сентябре литр молока стоил 26 марок, в октябре – уже 50, цена яиц также удвоилась. Цена сливочного масла по сравнению с апрельским уровнем увеличилась почти в 10 раз. Расческа стоила 2000 марок, рулон туалетной бумаги – 2000, пара детских штанишек – 5000, пара детской обуви – 2800, дюжина тарелок – 7500, пара шелковых чулок – 16500. С момента окончания войны стоимость жизни в Германии выросла примерно в 1500 раз, при этом зарплата (например, шахтера, труд которого традиционно оплачивался лучше остальных рабочих) – лишь в 200 раз. К тому же, даже эту зарплату начали выдавать с большими задержками – к моменту получения работниками причитающихся им сумм на руки, они успевали потерять до 50 % своей покупательной способности. Зарплаты промышленного рабочего не хватало уже на покупку даже самой минимально необходимой «корзины товаров». Тем не менее, организованные забастовки практически прекратились – фонды профсоюзов были пусты. Вместо этого, подобно снежному кому, начало расти число вспышек радикального насилия – позиции и влияние коммунистов в рабочей среде стремительно укреплялись.
1923
10 декабря новый канцлер Германии, доктор Вильгельм Куно, направил в адрес заседавшей Лондонской конференции ноту, в которой предлагал комплекс мер по стабилизации марки. Среди прочего, он просил о предоставлении Германии двухлетнего моратория по репарационным выплатам. Кроме того, Куно предлагал подписать 30-летний мирный договор. Нота была отвергнута. 4 января 1923 года французские, бельгийские и итальянские представители в Комиссии по репарациям (при одном лишь британском голосе против) приняли заявление о том, что Германия сознательно нарушила условия Версальского договора в части поставок угля и древесины. 11 января Пуанкаре направил в Рур контрольную комиссию из французских инженеров, задачей которых было обеспечить своевременность поставок. Вместе с комиссией направлялись французские войска.
Официально провозглашенная цель французского вторжения – «привести Германию в чувство» и побудить исправно выполнять свои обязанности по договору – вызывала сильные сомнения не только у немцев, но и у партнеров Франции по Антанте. В самом деле, оккупация области, имевшей огромный «удельный вес» в германской экономике вряд ли могла облегчить немцам выполнение их финансовых обязательств – скорее наоборот, могла поставить его под еще больший вопрос. Англичане подозревали, что истинной целью было отторгнуть экономически ценные территории от Германии и создать на них некое государственное образование, полностью зависимое от Франции. Ллойд Джордж назвал вторжение «актом военной агрессии против безоружной страны, настолько же несправедливым, насколько и экономически нецелесообразным».
Действия французов, естественно, вызвали бурю возмущения в Германии, сплотив немцев, которые, казалось, еще вчера готовы были вцепиться друг другу в глотки. Конечно, ни о каком военном сопротивлении в той ситуации речи идти не могло. Разоренная, раздавленная, униженная Германия ответила единственным доступным ей способом – пассивным сопротивлением, отказом выходить на работу, отказом от любого сотрудничества с оккупантами. Это горькое, безмолвное противостояние получило в немецкой историографии название Ruhrkampf – «битва за Рур». Экономическая жизнь Рура практически замерла. Промышленное сердце Германии перестало биться. Шестимиллионное население Рура могло выживать лишь за счет экономической поддержки остальной страны – по сути, речь шла о всеобщей бессрочной забастовке, официально санкционированной и финансируемой правительством. Последствия для французов были предсказуемыми и плачевными – они-то изначально совершенно не рассчитывали на столь глубокое вовлечение в дела Рура, в итоге же его пришлось полноценно оккупировать – альтернативой было сдаться, что, по понятным причинам, было совершенно неприемлемо. Оккупация Рура потребовала огромных расходов и быстро превратилась в камень на шее французской экономики. С этого момента франк пошел вниз.
Однако для самой Германии экономические последствия были поистине катастрофическими. В Руре были сосредоточены почти 85 % оставшихся у Германии запасов угля, 80 % ее сталелитейного производства, 70 % производства товаров и добычи прочих полезных ископаемых, и примерно 10 % населения – которое все теперь де факто стало безработным. По сути, после исключения Рура из экономического оборота о существовании в Германии какой-то «экономики» вообще говорить можно было лишь очень условно. На Рождество 1922 года фунт стоил 35 000 марок, на следующий день после ввода войск курс взлетел до 48 000. К концу января 1923 года он составил 227 500 марок за один фунт, или свыше 50 000 за
один американский доллар. Именно в те дни Рейхсбанк выпустил первую купюру с номиналом в 100 000 марок.Безусловно, «битва за Рур» имела и позитивное влияние на германское общество. Во-первых, она сплотила простых немцев и отвлекла их от текущих экономических невзгод. Вся страна собирала деньги, продукты, теплую одежду для жителей Рура. Во-вторых, она до некоторой степени развязала руки правительству: репарационные платежи были заморожены в одностороннем порядке, и Рейхсбанк бросил высвободившиеся резервы иностранной валюты на осуществление массированных валютных интервенций. Эти меры возымели краткосрочный позитивный эффект – в феврале марка подпрыгнула вверх, ненадолго вернувшись к показателю 20 000 за доллар. Однако эта положительная динамика очень быстро потонула в новой чудовищной волне денежной эмиссии. Рейхсбанк был в своем репертуаре – он пытался «спасать» вставший Рур, заливая его волнами бумажных денег. На протяжении февраля денежный оборот в Германии каждую неделю увеличивался примерно на 450 миллиардов. Ситуация была в некотором роде феноменальной – обменный курс марки на внешнем рынке в результате интервенций стабилизировался, но внутри страны инфляция продолжалась полным ходом, что выражалось в безудержном росте цен. Нам сейчас совершенно очевидно, что относительно устойчивый курс марки в эти месяцы поддерживался Рейхсбанком абсолютно искусственно, путем постоянных вмешательств, и что до бесконечности это продолжаться не могло – рано или поздно ресурсы должны были закончиться, и тогда плотину неизбежно должно было прорвать.
Тем не менее, на протяжении всего марта и первой половины апреля марку удавалось удерживать на уровне плюс-минус 100000 за фунт. Эту «стабильность» не смогли поколебать ни дальнейшее вторжение французских войск (13 марта они переправились через Рейн и частично оккупировали Мангейм, Карлсруэ и Дармштадт), ни новости о том, что крупный японский кораблестроительный заказ достался англичанам, а не верфям Гамбурга, как изначально предполагалось. Пережила она и падение франка (он упал до уровня 77 франков за фунт), и волнения в Баварии, и даже объявление правительства о четырехкратном увеличении дефицита бюджета за первый квартал – теперь он достиг суммы в 7 триллионов марок (дыру, естественно, предполагалось закрывать с помощью эмиссии). Нельзя сказать, чтобы Рейхсбанк совсем не понимал хрупкость и конечную обреченность ситуации – лучше чем кто бы то ни было, его руководство должно было отдавать себе отчет в том, как стремительно таяли его ресурсы. Банк искал способы увеличения своих валютных запасов – например, путем выпуска трехлетних долларовых облигаций под высокий процент. Однако проект оказался провальным – те, у кого на руках была какая-никакая иностранная валюта, предпочитали держать ее у себя, а не вкладывать в какие-то очередные государственные бумажки. Репутация германского государства и доверие к нему упали до предельно низких показателей, как вне страны, так и внутри нее. Люди всеми правдами и неправдами стремились разменять марки на иностранную валюту, а не наоборот.
Момент истины наступил 18 апреля 1923 года, когда Гуго Штиннес, один из крупнейших «олигархов» германской экономики (его империя контролировала примерно 1/6 немецкой промышленности) обратился в Рейхсбанк за покупкой крупной суммы в иностранной валюте. В совокупности со всем массивом более мелких требований, это оказалось больше, чем Рейхсбанк мог себе позволить одномоментно. Поддержка марки на валютном рынке была официально прекращена, курс отпущен в свободное плавание. В течение 24 часов марка упала до уровня 140 000 за фунт, и падение продолжалось. В судорожных попытках остановить обвал вслед за валютными резервами Рейхсбанка вскоре отправилась и существенная часть его золотого запаса. Все без толку – максимум, чего удавалось достичь, так это притормозить падение на день-другой. К первому мая был преодолен рубеж в 200 000.
В конце апреля Хемингуэй снова приехал в Германию – снова в тот же городок через границу от Страсбурга, но застал уже совсем иную картину. Город был пустынен, жизнь замерла. Поток французских «туристов» прекратился, поскольку власти Страсбурга под давлением возмущенных французских рестораторов и лавочников попросту закрыли границу, причем в обе стороны – чтобы голодные немецкие рабочие не подрывали цены на французском рынке труда. С германской стороны границы промышленность стояла мертвая, уголь стал дефицитным товаром, по железной дороге передвигались лишь французские военные эшелоны. Если у людей и были деньги, их было попросту не на что потратить. Положение правительства было не сильно лучше – на протяжении марта, апреля и мая доходная часть бюджета не превышала 30 % от расходной. К 31 мая фунт стоил 320000 марок. 1 июня в оборот поступила купюра достоинством в 5 миллионов марок. Тогда же Министерство внутренних дел в целях удешевления и экономии времени разрешило использование при похоронах бедняков за государственный счет гробов из папье-маше вместо деревянных.
Германию захлестнула волна преступности – но это в основном была преступность отчаяния. Люди тащили все, что представляло хоть какую-то ценность. После многих инцидентов, металлические таблички с памятников и зданий были сняты и убраны – для сохранности. С входных дверей домов в Берлине пропадали латунные украшения – не миновала эта участь даже двери британского посольства. Квартирные кражи стали повседневной реальностью. С крыш домов по всей Германии исчезала жесть, из баков припаркованных автомобилей сливался бензин. Все это были ходовые товары для бартера. Многие предприятия платили рабочим либо своей продукцией, либо купонами на определенное количество этой продукции (например, на несколько пар обуви), которые затем можно было обменять на купоны других производителей (например, на хлеб или мясо). За квартиру можно было расплатиться фунтом масла в месяц. Бутыль парафина можно было обменять на рубашку, а эту рубашку затем – на ведро картошки.